«…Европоцентризм – не наука, а мифология, служащая политике. Научным истинам не так просто завоевывать человеческие умы. Особенно те, которые питают идеологические мифологемы. Поэтому неудивительно, что в течение 16 лет ни одна книга Гумилева не вышла ни в одном издательстве. После каторги русский ученый, бравший, между прочим, Берлин, был обречен на научное забвение и на 20 лет политической травли. Официальным хулителям Гумилева, громившим его недоступные читателям работы, были предоставлены все услуги прессы.

Но что же можно противопоставить учению Гумилева? О. Шпенглера еще могли обвинить в дилетантизме, научно разработанной этнологии тогда не было. Но каким оружием следовало сразить самого творца научной этнологии? Того, кому для ее создания потребовалось синтезировать циклопические громады знаний – от микробиологии, антропологии и физики до всеобщей истории, истории культуры и древних религий.

А вот каким. Разве не ясно, что одному человеку это невозможно сделать? Такое едва ли под силу даже первоклассному НИИ. (У Гумилева не только не было никакого научного коллектива – он после лагеря вообще не мог устроиться на работу ни по одной из своих многочисленных научных специальностей, по каждой из которых мог бы быть профессором). И это без единого н а у ч н о г о довода против учения Гумилева. Незадолго до своей смерти он все же успел дать отповедь одному из своих ниспровергателей – историку А. Кузьмину.

Панику историков перед наукой Гумилева особенно легко понять. Русская история писалась по эталону европоцентризма. К примеру, всем нам с детства вбивалось в голову, что татаро-монгольское и г о лет на 200–300 отбросило Русь в культурном развитии по сравнению с Европой. Что иго помешало правильному развитию нашей государственности, превратив Русь в деспотическую монархию азиатского типа.

Но вот мы опомнились и спросили себя: а почему же сейчас русская иконопись XIV в. считается вершиной в истории мировой живописи? И почему именно с XIV в. русский народ начинает создавать великое государство, 600 лет шедшее от победы к победе? Где же было и г о? Отчего оно ничему этому не препятствовало?

Если применить к истории д и а х р о н и ч е с к у ю сравнительную схему развития этносов Гумилева, то европоцентристская концепция истории превращается в смешной обывательский анахронизм. Так, традиционное деление человечества на Восток и Запад – лишь предрассудок, искусственно порожденный западноевропейской философией истории для противопоставления романо-германского суперэтноса всему остальному миру. Российский суперэтнос – самостоятельная этническая целостность, возникшая в XIII–XIV вв., а не во времена Киевской Руси. Возникшая при благодатном влиянии Золотой Орды, охранявшей зарождавшуюся Русь от имперских щупальцев папской Европы. Не Русь, как щит, заслоняла Европу от монголов, а Монгольский улус спасал молодую Русь от поглощения Европой.

Чем была Орда для Руси прекрасно понял св. Александр Невский, обратившийся к Европе с мечом, а к хану – с миром и союзом. Спросят: а с кем же воевала потом Русь на Куликовом поле? Ну, разумеется, не с Ордой, если лучшие ордынские конные лучники – наиболее профессиональные воины того времени – сражались на стороне Дмитрия Донского и практически обеспечили русским победу против Мамая. Смешно? Да, смешно, если осознать, до какой степени можно было нас дурачить постоянным извращением великорусской истории. Подлинная же история не укладывается в прокрустово ложе, приготовленное ей европоцентризмом. …»

Извращение великорусской истории

«…первая настоящая реакция против историософского европоцентризма возникла в России в трудах Н. Данилевского и К. Леонтьева. Этих патриотов православной Руси было трудно убедить, что 700 лет русской христианской культуры до Петра были историческим небытием. Великая храмово-иконная Россия еще жила тогда перед их глазами – и вот европейская теория вынуждала их верить, что это всего лишь местечковое явление, к „единой мировой" культуре вовсе не относящееся. По гегелевской философии истории, „варварская" Русь XIV в., к тому же „отброшенная" назад более чем 200-летним монгольским „варварством", никак не могла создать шедевры мирового искусства, и требовалось признать, что Рублев и Дионисий в европейском масштабе были просто мазилы. Великая национальная культура отрицалась по европоцентристскому принипу: не потому, что ее не было как факта, а потому, что факт противоречил концепции.

Оказалось, что п о н я т ь русскую монархию и русскую культуру по-европейски нельзя, можно лишь их по-европейски оболгать.

Новый взгляд на историю, начисто ниспровергавший представление о «единой человеческой» и единой мировой культуре, после первой историко-философской разработки у Данилевского, в XX в. проник и в Европу (О. Шпенглер, А. Тойнби), чтобы найти потом естественно-научное обоснование в теории систем (Л. Берталанфи, П. Сорокин, Л. Гумилев).

Выяснилось, что реальную историю народов, их рождения, жизни и смерти гораздо адекватнее отражает не прежняя стеблевидная модель эволюции (единый мощный стебель, от которого отходят спорадические отростки – тупиковые цивилизации), а модель древовидная, с множеством одинаково мощных ветвей. Нет не только единого поступательного прогресса, но нет и единой общечеловеческой культуры («общечеловеческих ценностей»), есть феномен множества «культур-организмов» (Шпенглер), или «культурно-исторических типов» (Данилевский), живущих запасом своей внутренней «витальной силы» и умирающих по ее энтропийном истощении, чтобы дать потом жизнь новым этносам. Сама форма существования этносферы заключается в многообразии этносов (суперэтносов), типологически независимых друг от друга, но не статических, а динамически развивающихся и умирающих. Сам динамический характер интеграции этносов в суперэтносы в принципе не может привести к единому человечеству. Народы могут сосуществовать не вследствие их единобразия, которое недостижимо, а вследствие неповторимости и исключительности каждой нации, абсолютной ценности каждой самобытной культуры. Всякая рациональная попытка интеграции человечества в рамках одного суперэтноса приводит к расизму, а всякая рациональная попытка интеграции культур в рамках общечеловеческого целого – к космополитизму и экуменизму. Те и другие попытки одинаково гибельны для народов и культур.

При таком радикально новом подходе русская история допетровского времени получает совершенно иную оценку, разительно отличающуюся от западнических стереотипов европоцентристского мышления…»

«…Российская Империя, будучи надежным щитом для всех народов, не могла породить ненависти против „имперского" русского народа. Ею заболел сам Запад сразу по возникновении Империи Рюриковичей. Далее она росла пропорционально фантастическому территориальному росту Империи. Александр III на смертном одре, передавая престол своему сыну Николаю, говорил ему: „У России на Западе нет друзей. Огромности ее боятся". Заметьте: огромности, а не агрессивности. Действительно, начиная с вторжения в 1018 г. в Киев польского князя Болеслава Храброго, Россия подвергалась всегда только агрессии со стороны Запада, сама же вела с ним войны почти исключительно оборонительные (и всегда победоносные). Гигантская Православная Империя на Востоке одним своим существованием препятствовала воплощению в жизнь папистской и м п е р с к о й идеи насильственной католизации всех народов мира. И, не прекращая попыток вооруженной колонизации Руси, в новое время Запад предпринял колонизацию и д е й н у ю, в которой приняла участие, кроме католической, и протестантская часть Европы. Для консолидации сил надо было во всей Европе сделать из Руси образ врага – и эту задачу в XVII в. С успехом выполнили немецкий миссионер Адам Олеарий и английский посол в Москве Джайлс Флетчер. По их описаниям, Московия была дикой деспотией восточного типа, с бесправным рабским населением, и даже в 1839 г. посетивший Россию маркиз де Кюстин, в сущности повторил тот же мотив. Когда Олеарий создавал свое „Описание путешествия в Московию", вся Европа пылала в огне Тридцатилетней войны, в которой его собственная страна потеряла три четверти населения. Даже если бы в Московии он в действительности увидел то, о чем написал, – логично ли было ставить ей в пример Европу, впавшую в троглодитсткое варварство? Но в Московской Руси он не мог увидеть того, о чем писал: времена Смуты были далеко позади, Русь была благоустроена, как ни одна страна того времени. Тем не менее Европе понадобилась ложь о России.

Но клевета – средство непрочное, если она не подкреплена идеологией. Наилучшей идеологией явилась наукообразная новоевропейская эволюционная «теория», из которой по-научному вытекало, что Россия, семь столетий существовавшая вне западного исторического пути, является препятствием для «мирового прогресса». Идеология была подхвачена дворянским западничеством в России, и русофобия была перенесена на русскую почву.. Первым русским русофобом, возненавидевшим Московскую Русь, стал Петр Великий. Для дворянства, подхватившего заразу, признаком bon ton'a стало отречение от всего русского. Голоса славянофилов, восставших против дворянской русофобии, потонули в общем крике антирусской озлобленности; славянофилам была создана, как потом Достоевскому и Лескову, репутация ретроградов. С 60-х годов XIX в. к общему антимонархическому хору присоединился нигилист-разночинец, и оплевывание русской национальной идеи приняло характер религиозной истерии. У таких будущих «славных» кадров революции, как Варфоломей Зайцев, клевета на монархию неизбежно соединилась с клеветой на народ, приводившей к фактическому отрицанию самой его истории: «Рабство в крови их… холуйская смесь злобы, ненависти и преклонения перед властью… Надобно, чтобы такой народ, как наш, не имел истории, а то, что он имел под видом истории, должно быть с отвращением забыто…»

В крови у русского народа, еще с Великой степи, была «воля», «волюшка». «Никто не может оспаривать русскости воли, – пишет Федотов, – о которой мечтает и поет народ, на которую откликается каждое русское сердце». (Даже стихийные русские бунты, вроде восстания Степана Разина исходили из этой «воли» – стихийного протеста против бремени российского тягла. Но они никогда не были антимонархическими. Не случайно И. В. Сталин называл и Разина, и Пугачева «царистами»: они могли поднять народ только и м е н е м царя, но не против царя.) Но разве нужна В. Зайцеву правда русской истории? Эту-то правду он хочет с отвращением забыть. Если русскую идею нельзя истребить, не убив с нею вместе историю, – надо убить историю. …»

«…Империя была главным препятствием к превращению всех Homo sapiens в единый вненациональный муравейник – мировой Фаланстер, легко управляемый из единого мирового центра. В русофобии не одна только ненависть к России: она потому и скрытна, как трихина, что достаточно лишь указать на нее – как под ее оболочкой обнаруживается ненависть к человеку – образу и подобию Божию. К человеку, которого надо превратить в легко формирующийся материал, в раба или марионетку. И особенно необходимо назвать русофобию ее подлинным именем сейчас, когда столь многое в нашем общем будущем зависит от ответа на вопрос: как другие народы смотрят на русских?

Русские – народ имперский, но суть русского национального сознания не в Империи. Форма государственности – это именно форма, а не суть, средство, а не цель. Империя была для народов самым надежным средством сохранения нации и национальной духовности. Она так и возникла исторически – как способ сосуществования огромного количества народов, в тяжелейших геополитических условиях, между вечно враждебным Западом и вечно непредсказуемой Степью. И это средство, выдержавшее проверку временем, стало историческим благом для народов: оно помогло им выжить, сохранив национальное лицо, вопреки западнической тенденции к «общечеловеческой» обезличенности. И самый сокрушительный удар, который можно было нанести по национальным народностям России, – это разрушить Империю. Теперь, когда удар нанесен, полезно вспомнить, что Империя – лишь средство. На ее обломках должна возникнуть новая единая государственность, имперская или нет – суть не в форме. Лишь бы была добрая воля к союзу народов. И пусть все народы взглянут непредвзято в открытую душу русских: не она ли – самый верный залог для нового свободного союза народов? …»