Значение Двенадцати
В этой книге я стремлюсь показать, что вплоть до создания Евангелий евангельские предания были связаны с конкретными, известными по именам людьми — свидетелями, слышавшими учение Иисуса из его собственных уст, очевидцами его служения, смерти и воскресения, тех, чьи рассказы стали основой преданий. Эти свидетели не просто «запустили» процесс устной передачи преданий, который затем шел своим ходом без какой–либо связи с ними. На протяжении всей своей жизни очевидцы продолжали рассказывать свои истории, являясь их источниками и — в той или иной степени, в зависимости от их известности — гарантами их истинности.
В результате работы «критики форм», направления, модного среди исследователей Евангелий с начала XX века, эта роль конкретных личностей в создании и передаче преданий о речениях и делах Иисуса в целом затуманилась как в обыденном, так и в научном сознании. Переход от критики форм к критике редакций, а затем — литературной и социологической критике не исправил ситуацию. Как отмечает Биргер Герхардссон:
Критики форм не особенно интересовались той информацией, которую сообщает нам древняя церковь о конкретных людях, стоящих за Евангелиями, и даже о личностях, упоминаемых в Новом Завете. Концепция «творчества общины» сделала вопрос о конкретных передатчиках информации малоинтересным. Этой деперсонализацией изучение Евангелий заражено до сего дня. Мы слышим, как исследователи рассуждают о «произведениях церкви» или «преданиях, циркулировавших в общине» — ни словом не уточняя, кто же создавал, перерабатывал и передавал тот или иной конкретный текст.
Стремясь восстановить наше представление о конкретных, известных по именам людях, ответственных за создание и передачу преданий, сам Герхардссон сосредотачивается почти исключительно на двенадцати апостолах, которые, как он верно полагает, в течение нескольких лет на заре истории церкви составляли в Иерусалиме «авторитетную коллегию». Далее я покажу, что, на мой взгляд, представление о Двенадцати как единственных «хранителях традиции» чрезмерно сгущает краски. Несомненно, имелись и другие свидетели, создававшие и распространявшие традицию — так же, как делали это, поодиночке и вместе, двенадцать апостолов. Именно об этом сообщает свидетельство Папия. Однако эти уточнения не снижают значения Двенадцати как «авторитетной коллегии». Если эти люди, как утверждают Евангелия, сопровождали Иисуса в его служении, служении, а затем (с чем согласно большинство ученых) стали первыми лидерами матери–церкви в Иерусалиме, руководили первыми шагами христианской миссии, естественно ожидать, что именно они были авторитетными источниками преданий об Иисусе и имели своего рода официальный статус хранителей этих преданий.
То, что сам Иисус отвел двенадцати своим ученикам особую роль в своей миссии обновления или восстановления народа Израилева, многие ученые (в основном следуя за Рудольфом Бультманом) подвергают сомнению; они считают, что предание о Двенадцати возникло позже. Однако большинство современных ученых принимает эту концепцию, главным образом потому, что она прекрасно согласуется с сегодняшним стремлением понимать Иисуса в терминах иудаизма. Подробную и развернутую защиту историчности Двенадцати как группы, созданной самим Иисусом, мы находим в недавней работе Джона Мейера, и здесь нет необходимости повторять его аргументы. Значение этой группы, несомненно, связано с идеальным составом Израиля, включающего в себя все двенадцать колен, и с иудейскими надеждами на восстановление двенадцати колен в мессианскую эру. Хотя двенадцать учеников, избранных Иисусом, не соответствовали двенадцати коленам буквально (среди них, например, были две пары братьев) — вполне возможно, что символически они соотносились с двенадцатью князьями колен Израилевых в пустыне (Числ. 1:4–1 б). Рождение Израиля в пустыне рассматривалось как прототип обновления Израиля в мессианскую эру. Призвание Иисусом двенадцати учеников выражало ту мысль, что в его собственном служении, как в зачатке, начинается мессианское возрождение Израиля. По мнению некоторых ученых, призвание Двенадцати представляло собой пророческий знак того, что сотворил Бог в Иисусе и его учении.
Такой статус двенадцати апостолов объясняет их высокий авторитет в древней церкви. Однако для нашей цели важно также отметить, что Двенадцать были прежде всего учениками своего учителя Иисуса, призванными в первую очередь «с ним быть» (Мк. 3:14) и впитывать в себя как его слова, так и опыт общения с ним и участия в событиях его жизни, дабы потом продолжить его миссию. Не только они путешествовали вместе с Иисусом — то же самое делали, например, женщины (Лк. 8:1–3) — но, по–видимому, именно они были его постоянными и близкими спутниками. Нетрудно заключить, что их роль в древнейшей церкви включала в себя права и обязанности авторитетных хранителей речений Иисуса и авторитетных очевидцев событий его жизни. Если какая–то группа в древнейшей церкви в той или иной степени несла ответственность за формирование и авторизацию комплекса преданий об Иисусе — вероятнее всего, это были двенадцать апостолов.
Евангельские списки двенадцати апостолов
Подтверждение гипотезы, что двенадцать апостолов составляли своего рода официальный «корпус очевидцев», можно найти в списках Двенадцати, имеющихся во всех синоптических Евангелиях (однако у Иоанна их нет — факт, имеющий особое значение, который мы рассмотрим позже). Эти три списка находятся в Мф. 10:2–4, Мк. 3:16–19 и Лк. 6:13–16. Четвертый список мы видим в Деян. 1:13. Разумеется, верно, что Двенадцать играют важную роль в евангельских повествованиях, особенно у Матфея и Марка, и их списки можно рассматривать просто как знакомство читателя с главными героями. То, что списки призваны отразить состав группы ближайших последователей Иисуса во время его служения, доказывается тем, что во всех них фигурирует Иуда Искариот; однако в каждом из списков Иуда отнесен в конец, с примечанием, что именно он предал Иисуса властям, — и это указывает на то, что перед нами ретроспективный взгляд на эту группу уже после смерти Иисуса. Таким образом, по–видимому, списки созданы с целью показать непрерывное существование этой группы, как во время служения Иисуса, так и в эпоху древнейшей христианской общины. Как отмечают Дэвис и Эллисон, список апостолов в главе 10 Евангелия от Матфея резко отличается от родословия Иисуса в начале того же Евангелия:
В отличие от родословия, имена в котором связывают повествование с прошлым, список учеников связывает его с будущим. В нашем Евангелии родословие в 1:2–17 показывает, что предыстория Иисуса — это история Израиля, потомков Авраамовых, а список учеников в главе 10 — что история Иисуса находит себе продолжение в историиистории церкви, глава которой — Петр.
Если бы списки представляли собой лишь способ знакомства читателя с главными героями — нельзя было бы не подивиться тому, что семеро из перечисленных затем не появляются как самостоятельные фигуры и даже ни разу не упоминаются в Евангелиях от Марка и от Луки; то же верно для шестерых в Евангелии от Матфея. Мы уже поставили вопрос, почему при множестве анонимных персонажей (в том числе анонимных учеников) в Евангелиях некоторые евангельские герои все же названы по именам. На этот вопрос мы ответили, выдвинув гипотезу, что люди, названные по именам, — очевидцы событий, с именами которых были связаны предания об этих событиях. Такое объяснение в приведенной форме едва ли подходит к тем членам списков Двенадцати, которые названы по имени лишь один раз. Однако вполне возможно, что они перечислены как члены некоей официальной «коллегии» очевидцев, формирующей и утверждающей своим авторитетом весь корпус преданий, представленных в синоптических Евангелиях. Они названы по именам не как источники того или иного конкретного предания, но как люди, ответственные за историю Иисуса в целом и за большинство преданий, которые в нее включаются. Есть веские основания полагать, что большая часть Маркова повествования о страстях сложилась из набора преданий в цельный рассказ благодаря двенадцати апостолам. Поскольку Двенадцати не принадлежат какие–либо конкретные предания, они выступают не как личности, а как группа. Однако эта группа, очевидно, играет в передаче евангельских преданий такую важную роль, что синоптики ни одного из ее членов не оставляют анонимным, но тщательно перечисляют их имена, подчеркивая, что именно эти люди были ближайшими последователями и спутниками Иисуса во время его служения. Лука в своем списке перечисляет по именам ту группу «очевидцев и служителей Слова», которых называет источниками своего повествования в Прологе (Лк. 1:2). Та же цель, хотя и в более имплицитной форме, прослеживается у Матфея и Марка.
Различия в списках Двенадцати
Верно ли, что имена двенадцати апостолов сохранены в этих списках точно? Многие ученые полагают, что — нет, и указывают на разногласия в списках как на свидетельство о том, что, по крайней мере, к моменту написания Евангелий точный состав Двенадцати уже начал стираться из людской памяти. Если это так — это служило бы аргументом против гипотезы, что Двенадцать — это авторитетные источники и гаранты евангельских преданий не только при их зарождении, но и позже, на протяжении всей своей жизни.
Прежде всего, отметим, что различия не так уж велики. В каждом списке имена собраны в три группы по четыре имени (кроме списка Деяний, из которого исключен Иуда Искариот), и первые имена каждой группы во всех списках одинаковы: первую группу всегда возглавляет Симон Петр, вторую — Филипп, третью — Иаков Aлфеев. Порядок остальных трех имен варьируется, во всех четырех списках здесь имеются разногласия, хотя Иуда Искариот во всех трех списках, где он есть, стоит на последнем месте. Различия в порядке имен во второй и третьей группах, возможно, объясняются вариациями в том, как воспроизводился список в устной передаче, или как запомнил его евангелист. Вполне понятно, что такого рода список мнемонически делился на три группы, причем первое имя в каждой группе было фиксировано, но порядок остальных варьировался. Нетрудно понять и то, почему Иуда Искариот во всех списках учеников Иисуса стоит на последнем месте.
Что касается первой группы из четырех имен — возможно, стандартный список (две пары братьев — Петр и Андрей, Иаков и Иоанн) приводят Матфей и Лука, в то время, как у Марка и в Деяниях он изменен при редактировании. Марк считает нужным перечислить первыми тех учеников, которым Иисус дал прозвища: Симона, которого он прозвал Петром, и сыновей Зеведеевых, которым дал имя Боанергес. В других местах Евангелия от Марка (5:37; 9:2; 14:33) эти трое также характеризуются как ближайшие среди Двенадцати сподвижники Иисуса. Два параллельных придаточных предложения, в которых Марк сообщает о данных Иисусом прозвищах, с грамматической точки зрения представляют собой неуклюжие вставки в структуру списка; возможно, Марк воспользовался уже готовым списком Двенадцати, в котором заменил этим добавлением более простую фразу о прозвище Симона, сохранившуюся у Матфея. Стоит отметить, что до этого момента Марк именует Симона Петра только Симоном, но далее — только Петром. По–видимому, он стремился заменить простое утверждение, что Симон носил прозвище Петр, какое мы встречаем у Матфея, указанием на то, что это прозвище было дано Симону Иисусом в определенный момент. Что же касается вариаций в порядке перечисления имен первой группы, встречаемых нами в Деяниях, — они, очевидно, объясняются тем, что лидерами Двенадцати в первых главах Деяний (3:1–4:31; 8:14–25) предстают Петр и Иоанн. В Деяниях описано мученичество Иакова (12:2), однако Андрей в этой книге вообще не появляется. Таким образом, по всей видимости, Марк варьировал порядок имен таким образом, чтобы подчеркнуть значимость трех апостолов, находящихся на первом плане в его повествовании, а автор Деяний — так, чтобы подчеркнуть значимость своих «главных героев».
Еще одну вариацию в списках также можно понять как редакторское творчество евангелиста. Только Матфей в своем списке называетназывает Матфея «мытарем» (10:3). Очевидно, это упоминание должно напомнить читателям о призвании мытаря в предыдущей главе (9:9), где мытарь, призванный Иисусом, назван Матфеем — а не Левием, как у Марка и Луки. (Вопрос, один ли это человек или разные, мы обсудим дальше; однако заметим, что у читателей Евангелий от Марка или от Луки не было никаких причин считать Матфея и Левия одним человеком.)
Пока что мы не встретили между списками разногласий, заставляющих подозревать, что традиция сохранила несколько списков Двенадцати: однако осталось одно разногласие, казалось бы, говорящее именно об этом. В последней группе из четырех имен Марк и Матфей называют Фаддея, а Лука и Деяния — Иуду Иаковлева. Это единственное очевидное разногласие между списками, касающееся их состава.
На него указывают обычно, желая доказать, что доверять этим спискам не стоит. Например, согласно Джозефу Фицмайеру, это различие показывает, что «к тому времени, когда писали свои Евангелия Лука и Матфей, имена двенадцати апостолов помнились в древней церкви уже нетвердо, и что Двенадцать, формально оставаясь авторитетной группой, в действительности утратили значение до такой степени, что люди уже не помнили, кто же составлял эту группу». Довольно смелый вывод из разночтения всего в одном имени: и тем не менее это разночтение ставит под сомнение нашу гипотезу, что предание сохранило имена Двенадцати, поскольку они были официальными очевидцами и гарантами истинности традиции. Если их имена запомнились по этой причине — мы вправе ожидать, что все они запомнились точно.
Существуют два возможных объяснения тому, что Фаддей из одного списка в другом списке заменен Иудой Иаковлевым. Первое: вероятно, Фаддей еще во время служения Иисуса по каким–то причинам выбыл из списка, а Иуда Иаковлев его заменил. Однако странно, что член группы Двенадцати, выбывший еще при жизни Иисуса, сохранился в стандартном списке Двенадцати, приведенном у Марка. Параллель с Иудой Искариотом здесь не работает: Иуда — один из важнейших персонажей Маркова повествования, и его «дефектность» в списке ясно обозначена.
Второе объяснение — то, что Фаддей и Иуда Иаковлев — одно лицо. Не следует отвергать его с порога, как делает Мейер, лишь потому, что оно «отдает гармонизацией». Гармонизация не всегда плоха; а возможность для одного человека носить два имени подтверждается тем, что нам известно об употреблении имен среди палестинских иудеев того времени. Имя Фаддей (греч. Thaddaios) — греческое (искаженное Феодосий, Феодот или Феодор); вначале оно было сокращено и семитизировано, отчего начало звучать как «Таддай», затем вновь эллинизировалось как «Фаддайос» «Фаддайос». Помимо нашего Фаддея, семь человек, живших в эту эпоху, носили то же имя в такой же сокращенной семитской форме. Греческие имена Феодосии, Феодот и Феодор (сокращаемые так же, как Февда) были популярны в иудейской среде из–за их теофорического характера — то есть из–за того, что включали в себя греческое слово theos — «бог», напоминая этим многие еврейские имена, также включающие в себя El или YHWH. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, палестинские иудеи иногда, даже довольно часто, носили два имени — еврейское и греческое. Так, например, на надгробиях мы встречаем два имени: Иегуда (Иуда) и Ясон (Иасон), Мара (женское имя, по–видимому, сокращение от арамейского «Марфа») и Алекса, Иуда и Симон, Сорра (Сара) и Аристобула, а также, по–видимому, Нафанаил и Феодот (эквивалентные по значению). Вполне можно допустить, что один человек носил имена Иуда (Иегуда) и Фаддей (Таддай). Эти имена могли восприниматься по звучанию — так же, как имена Иосиф (или Иисус) и Иуст, Рувим и Руф, Иисус и Иасон, Савл (евр. Sha'ul) и Павел (лат. Paulus).
Члена группы Двенадцати по имени Иуда, несомненно, нужно было как–то отличать от другого носителя того же имени, Иуды Искариота. В Ин. 14:22 он так и назван: «Иуда — не Искариот»; однако едва ли такая оговорка делалась каждый раз. Чтобы отличитьотличить этого Иуду от его тезки, можно было использовать патроним (Иуда Иаковлев — «Иегуда бар Ияаков») — или звать его вторым, греческим, именем Фаддей (Таддай). По–видимому, использовались оба приема: один из них отразился в списках у Марка и Матфея, другой — у Луки и в Деяниях. По–видимому, как полагает Иеремиас, после предательства Иуды Искариота его тезку, оставшегося в числе Двенадцати, начали называть Фаддеем. Возможно, его именование у Луки — «Иуда Иаковлев» — отражает официальный, письменный список; Фаддеем же его чаще звали в неформальной обстановке.
Имена и эпитеты двенадцати апостолов
Таким образом, разночтение между Фаддеем и Иудой Иаковлевым не должно служить аргументом против предположения, что списки Двенадцати тщательно сохранены и воспроизведены во всех трех синоптических Евангелиях. Это подтверждает и другая поразительная черта списка во всех его формах. Речь идет о том факте, что буквально все эпитеты, добавленные к их именам (патронимы, прозвища и иные формы второго имени) или заменяющие их личные имена, призваны помочь отличить одних членов группы Двенадцати от других.
Прежде всего стоит отметить, что, как и следовало ожидать, многие апостолы носят достаточно популярные имена: Симон (самое распространенное из еврейских мужских имен; 243 упоминания), Иуда (четвертое по распространенности; 164 упоминания), Иоанн (пятое по распросграненности; 122 упоминания), Матфей (девятое по распространенности; 62 упоминания) и Иаков (одиннадцатое по распространенности; 40 упоминаний). Другие имена гораздо менее популярны: это Фаддей (тридцать девятое по распространенности; 8 упоминаний), Филипп (шестьдесят первое по распространенности; 7 упоминаний), Андрей (3 упоминания) и Фома (2 упоминания). Патроним Варфоломей уникален, хотя самоимя Птолемей (Птолемайос) занимает пятидесятое место по распространенности и встречается 7 раз. Смесь очень распространенных, относительно распространенных, редких и почти уникальных имен совсем не удивительна, учитывая все, что мы знаем об ономастиконе палестинских иудеев, в котором небольшое число очень распространенных имен сочеталось с большим количеством имен редких.
Однако эпитеты, добавленные в списке к именам Двенадцати, призваны отличить носителей наиболее популярных имен не от их многочисленных тезок и даже не от других апостолов (не из числа Двенадцати). Для этой цели члена группы всегда можно назвать просто «одним из Двенадцати» (см. Мк. 14:10, Ин. 20:24). Эти же эпитеты, напротив, построены так, чтобы отличать одних членов группы Двенадцати от других — и, следовательно, могли возникнуть внутри самого круга Двенадцати. Им необходимо было отличать друг от друга двух Симонов, двух Иаковов, двух Иуд (если следовать списку Луки). Были, как мы увидим далее, и другие, не столь очевидные случаи.
В предыдущей главе я перечислил способы, которыми палестинские иудеи отличали друг от друга людей с одинаковыми именами, и привел примеры. Стоит отметить, что большую часть этих способов мы встречаем в списке Двенадцати. Далее перечислю эти способы вместе с номерами, которые я дал им в предыдущей главе.
(2) Добавление патронимов. Этот самый простой и распространенный способ различения людей с одинаковыми именами в списке Двенадцати используется трижды: Иаков Зеведеев, Иаков Алфеев, Иуда Иаковлев.
(3) Патронимы, вместо имен. Как мы уже видели, замена имени патронимом — тоже достаточно обычная практика. Во всех списках Двенадцати Варфоломей (Bartholomaios) назван только по патрониму. Библейское имя Фалмай (Talmai) (2 Цар. 3:3; 13:37, 1 Пар. 3:2) и греческое Птолемей (Ptolemaios), популярное, по скольку его носили эллинистические правители Египта, по–видимому, воспринимались как эквивалентные: по–арамейски Варфоломея могли называть Бар Толмай. Поскольку патроним здесь функционирует как имя, евангелисты не переводят частицу «вар», как в других патронимах Двенадцати, но транслитерируют ее как часть имени — так же, как в случаях Вартимея, Вараввы, Варионы (Мф. 16:17) [в Синодальном переводе «сын Ионин». — Прим. пер.], Вариисуса (Деян. 13:6), Варнавы и Варсавы.
Хотя патронимы такого типа использовались и как фамилии, и в этом случае указывали не на отца, а на предка, давшего имя всей семье, подобное использование, по–видимому, предполагало обязательную постановку перед «фамилией» личного имени. Одной фамилии было недостаточно для того, чтобы успешно отличать этого человека от других. Поэтому можно предположить, что патроним Варфоломея относится к его реальному отцу. По–видимому, он был известен только по патрониму еще до встречи с Иисусом; но вполне вероятно и то, что его личное имя совпадало с именем кого–то из Двенадцати (Симона, Иуды, Иакова или, возможно, Иоанна) или самого Иисуса — поэтому в кругу Двенадцати, чтобы отличить его от тезок, его начали именовать патронимом.
Имя отца Варфоломея достаточно необычно (пятидесятое место по распространенности, 7 упоминаний) — как часто (хотя и не всегда) в случаях, когда патроним употреблялся без личного имени. имени. Соответственно, можно ожидать, что личное имя, замененное патронимом, было достаточно популярным. Поэтому крайне маловероятно, что Варфоломей — одно лицо с Нафанаилом, учеником, отсутствующим у синоптиков, но упоминаемым у Иоанна (Ин. 1:45–48; 21:2). Имя Нафанаил — не более распространенное, чем Толмай / Птолемей (пятидесятое место, 7 упоминаний).
(5) Добавление прозвища. Обычную практику добавления к личному имени прозвища в списке Двенадцати мы встречаем в случаях Симона Петра и Симона Кананита/Зилота. В случае Симона Петра прозвище (арамейское Kepha\ в списках переведенное на греческий — Petros) дал ему Иисус. По–видимому, до того его отличали от других благодаря патрониму — сын Иоанна (Ин 1:42) или сын Ионы (Мф. 16:17). Разночтение в вопросе об отце Петра не относится напрямую к нашим рассуждениям о списке Двенадцати, однако эту загадку легко разъяснить. В Мф. 16:17 Иисус называет Петра «сын Ионин» (Bariôna) в греческой транслитерации. Возможно, имеется в виду оригинальное арамейское «Бар Иохана» (Bar Yôhana\ где «Иохана» может означать не «Иона» (Иона — Yônâb), а «Иехоханан» (Yèhôhànan) — арамеизированная форма имени Иоанн. Возможно, другие знакомые продолжали называть Петра «сыном Иоанна», но в кругу учеников Иисуса (а затем — в древней церкви) он был известен под прозвищем Петр.
В случае Симона Кананита/Зилота списки Двенадцати у Марка и у Матфея дают греческую транскрипцию (ho Kananaios) арамейского термина («канана», qanäna); Лука же переводит его греческим словом «зелот» — «ревнитель» (ho zëlôtës). (Это различие, вместе с разночтением между Фаддеем и Иудой Иаковлевым, может свидетельствовать о том, что Лука следовал иной традиционной версии списка Двенадцати, чем Марк; хотя возможно и то, что Лука, не любивший использовать семитские термины, сам перевел это слово как ho zëlôtës). В наше время все признают, что, поскольку политическая партия «зелотов» не упоминается в источниках вплоть до начала иудейского восстания в 66 году н.э., в применении к Симону этот термин должен был иметь более общий смысл, характерный для более раннего периода — «ревнитель закона» (см. Деян. 21:20; 22:3, 19), что часто подразумевало, что этот человек готов пресекать явные нарушения Торы, в числе прочего, насильственными методами. Как правило, такое насилие было направлено не столько против римлян, сколько против единоверцев–иудеевединоверцев–иудеев. Можно предположить, что это прозвище Симон носил еще до встречи с Иисусом. Мейер указывает, что «единственный случай ношения израильтянином дополнительного имени «Зелот» в эпоху до–раввинистического иудаизма мы встречаем в 4 Мак. 18:12, где Финеас (внук Аарона) называется «Зелот Финеас» (ton zëlôtën Phinees)». Однако, хотя для иудеев этого периода Финеас был архетипом зелота, в 4 Мак. 18:12 это слово используется скорее как определение, чем как прозвище в точном смысле слова. Еще одна параллель, до сих пор не замеченная, — имя хозяина каменного сосуда из Масады, написанное на сосуде. Эти два слова (yhwsp qny) можно перевести либо как «Иосиф зелот» (qannay), либо как «Иосиф златокузнец» (qônay).
(6) Прозвище вместо имени. Как и патроним, прозвище могло использоваться самостоятельно, заменяя личное имя. В списке Двенадцати, возможно, именно так произошло с Фомой. Фома — арамейское слово, означающее «близнец» (te`oma); на это указывает Иоанн, приводя греческий перевод того же слова — Didymos (Дидим) (11:16; 20:24; 21:2). Слово «Дидим» употреблялось как имя; однако о том, что слово «Фома» использовалось как имя у палестинских иудеев, свидетельств, практически нет. Впрочем, дискуссия об имени «Фома» в Новом Завете будет неполной, если мы не упомянем, что недавно нам стал известен палестинский иудей начала II столетия, носивший имя Tômah. Это слово может означать также «простота», «чеснок» и «оборка» — но все эти значения не слишком подходят для личного имени. Скорее всего, оно означает именно «близнец» — однако, как и в случае новозаветного Фомы, весьма вероятно, что это не личное имя, а прозвище. Оба эти человека родились в парах близнецов — и эта характеристика позволила наделить их прозвищем, подходящим для того, чтобы отличать их от других людей, носящих то же имя. В случае евангельского Фомы нам нет нужды гадать о том, чьим близнецом он был — как будто такое прозвище могло возникнуть, только если его брат–близнец был намного более известным, чем он (например, как сам Иисус). Вполне возможно, что его брат не имел ничего общего с христианским движением и что Фома получил такое прозвище задолго до того, как стал учеником Иисуса.
Тот факт, что «Фома» — прозвище и что у этого ученика должно было быть и другое, настоящее имя, признавался восточно–сирийской христианской традицией, где он носил имя Иуда Фома. В сирийской версии Ин. 14:22 он назван «Иудой Фомой», «Деяния Фомы» именуют его «Иуда, также Фома», а «Евангелие от Фомы» — «Дидим Иуда Фома». Возможно, в этой традиции сохранилось его реальное имя. Если его звали Иудой — вполне понятно, что в кругу Двенадцати, где, кроме него, Иуд было еще двое, его предпочитали называть по прозвищу. Разумеется, мог он носить и какое–то иное имя, также одинаковое с кем–то из Двенадцати, имеющим отличительный эпитет (Симон, Иаков, возможно, Иоанн), или с Варфоломеем. Наконец, его могли звать Иисусом. Это тоже было весьма популярное имя (шестое по распространенности, 99 упоминаний), и не было бы ничего удивительного в том, что его носил кто–то из Двенадцати.
(7) Добавление к имени места рождения или проживания, a также (9) фамилии. Здесь необходимо рассмотреть случай Иуды Искариота. Второму имени Иуды подыскивалось много объяснений, но самым правдоподобным выглядит истолкование его как еврейского словосочетания 'îsh qeriyyôt, «иш керийот», — «человек из Кериота»: либо города с таким названием (само это слово — множественное число от qiryäh, «кирийя», — «город»), либо Иерусалима. Существуют раввинистические параллели, в которых это еврейское выражение также используется как второе имя, указывающее на место рождения. Если мы серьезно отнесемся к именованию Иуды у Иоанна «Иудой, сыном Симона Искариота» (Ин. 6:71; 13:2, 26) [в Синодальном переводе «Иуда Симонов Искариот». — Прим. пер.], то отсылка к месту рождения будет наиболее приемлемым объяснением. Второе имя «человек из Кериота», очевидно, перешло от Симона к его сыну Иуде, совместив в себе, таким образом, указание на место рождения с фамилией. Такое наследование прозвища имело смысл только в одном случае: если эти люди переселились в другое место, однако продолжали идентифицировать себя как выходцы из Кериота. (Если бы это прозвание носил только Иуда — можно было бы предположить, что он взял его, покинув родные места и отправившись странствовать с Иисусом, хотя в этом случае естественно было бы, если бы прозвище звучало по–арамейски, а не по–еврейски. Однако, поскольку его отец также был известен под именем «Искариот», логично предположить, что вся семья покинула Кериот и обосновалась где–то в другом месте.) Многочисленные параллели с надгробий и других источников эпохи Второго храма, в которых указание на место рождения также используется в качестве второго имени, все относятся к месту, которое индивид (или целая семья) покинул и переехал куда–то еще. В одном случае три поколения одной семьи, чьи имена зафиксированы на надгробии и на молитвенном сосуде из Иерихона, названы «иерусалимскими». Таким образом, семья Иуды вполне могла жить в Галилее; указание на место рождения не обязательно предполагает, как думают многие, что сам он происходил откуда–то еще. Использование фамилии могло указывать на высокое социальное положение его семьи, хотя определенно это утверждать невозможно.
(10) Два имени на двух языках. В списке Двенадцати мы не встречаем примеров использования обоих имен (семитского — и латинского или греческого) вместе; однако я полагаю, что имя Фаддей в списках у Марка и Матфея — не что иное, как греческое имя апостола, в списке у Луки названного Иудой Иаковлевым. Лука отличает его от Иуды Искариота, добавляя патроним, Матфей и Марк — используя его греческое имя. Есть в списке и еще два греческих имени (не считая Симона): Филипп и Андрей. Вполне возможно, что эти люди также носили распространенные семитские имена и поэтому предпочитали называть себя более редкими греческими. Филипп — редкое имя (шестьдесят первое по распространенности, 6 упоминаний), Андрей — очень редкое (всего 3 упоминания).
(11) Род занятий. Только в списке Евангелия от Матфея к имени Матфея добавлена его профессия: «мытарь» (bo telônès). Как мы уже отмечали, скорее всего, это примечание редактора, призванное связать упоминание о Матфее с Мф. 9:9, однако этой гипотезе не противоречит предположение, что, как было известно редактору, эпитет «мытарь» добавлялся к имени Матфея постоянно. В таком случае это не столько указание на род занятий в прямом смысле, сколько прозвище, связанное с тем, что он был мытарем когда–то в прошлом. Разумеется, во время служения Иисуса у Двенадцати не было необходимости отличать его от каких–то других Матфеев, однако ситуация изменилась, когда на замену Иуде Искариоту был выбран Матфий (Деян 1:23–26); оба эти имени — сокращенные формы имени Маттафия. Форма «Матфий» [греческое Maththias (Деян 1:23) или, чаще, Matthias или Mathias, по–арамейски / еврейски обычно Mattiya или Mattiyah] — самая распространенная форма имени (32 упоминания); Матфей (Mattaios, Mattai) относительно редкая (7 упоминаний из 62). Вполне возможно, что эти различные формы воспринимались как разные имена. Однако нельзя отрицать и того, что прозвище по роду занятий «мытарь» могло употребляться порой, дабы избежать путаницы.
Исследовав эпитеты в списках Двенадцати, мы можем заключить, что в этих списках тщательно сохранялись не только личные имена, но и эпитеты, позволявшие отличать членов группы Двенадцати друг от друга и от других людей из их круга. Эти списки демонстрируют не безразличие к тому, кто в действительности был членом группы Двенадцати, а прямо обратное: огромное внимание к точному воспроизведению не только имен, но и того, как называли их в их собственной среде во время служения Иисуса и позднее, в древней церкви. Трудно объяснить этот феномен какой–либо иной гипотезой, кроме той, что Двенадцать были официальными очевидцами и гарантами истинности евангельских преданий. Неверно, что многие из них были забыты: предание запомнило их всех, поскольку каждый из них был важен как свидетель.
Примечание о Матфее и Левии
Я уже показал, что в свете имеющихся ономастических данных отождествление Фаддея с Иудой Иаковлевым выглядит весьма вероятным. Однако идентификацию Матфея с Левием Алфеевым — традиционную гармонизацию, связанную с параллельными отрывками Мф. 9:9 (о Матфее) и Мк. 2:14 (о Левин), — основываясь на тех же ономастических данных, следует признать невозможной.
Историю призвания Левия, сына Алфея, Марк рассказывает в 2:14 (Лука воспроизводит этот рассказ в 5:27, называя этого человека просто Левием), а Матфея, без всяких уточнений, упоминает в списке Двенадцати. Ясно, что сам Марк не считал этих двоих одним и тем же человеком. Учитывая другие детали, упомянутые Марком в списке Двенадцати, он обязательно уточнил бы, что Матфей и Левий — одно лицо, если бы так думал. Однако это еще не решает вопрос окончательно: ведь Марк мог извлечь рассказ о Левин и список Двенадцати из разных источников и не знать, что Левий и Матфей — одно лицо.
Но, если бы Левий и Матфей были одним лицом, мы столкнулись бы с не имеющим параллелей феноменом: палестинским иудеем, носившим два популярных семитских имени (Матфей: девятое по распространенности, 62 упоминания; Левий: семнадцатое по распространенности, 25 упоминаний). Подобный случай резко отличается как от одновременного ношения семитского и греческого / латинского имен, так и от одновременного использования имени и прозвища или фамилии.
Среди палестинских иудеев этого периода единственные примеры, в которых можно заподозрить одновременное употребление двух семитских имен, следующие: (1) на одном черепке из Масады — Симон (Simô еврейским алфавитом) с дополнительным именем Бенайя; (2) в юридическом документе из архива Бабаты — Иосиф с дополнительным именем Забуд (Zaboudo[u] греческим алфавитом); (3) у Епифания (Панарион, 42) лидер иудейской секты носит имя Иуда с дополнительным именем Аддан или Аннан; (4) храмовый служитель в списке служителей в «Мишне» (Шекалим, 5:1) называется «Петахия, также Мордекай»; (5) Техина, сын Периши, в «Сифре Второзакония», 240 назван тем же человеком, что и Элеазар бен Динай. По поводу этих примеров необходимо заметить, прежде всего, что во всех них, кроме одного, очень распространенное семитское имя (Симон, Иосиф, Иуда или Элеазар) сочетается с относительно необычным (если только в третьем случае мы не читаем вместо «Аддан» — «Аннан»). Именно этого и следовало ожидать в случае, если такой феномен вообще возможен: редкое второе имя помогает отличить своего носителя от его тезок по первому, распространенному имени. В этом отношении приведенные случаи резко отличаются от случая человека с двумя популярными семитскими именами — Матфей и Левий.
Однако все пять приведенных примеров довольно сомнительны. (3) и (5) исходят из поздних и недостоверных источников. Список храмовых служителей в «Мишне», откуда взят пример (4), сам по себе кажется вполне надежным, однако информация, что Петахию звали также Мордекаем, содержится в приписке, в которой поясняется, что имя Петахия (очень редкое) является прозвищем. Поэтому данный пример трудно считать надежным. В примере (2) имя Забуд, несомненно, семитское и упоминаемое в Библии [Езд. 8:8 (в Синодальном переводе Зевадия. — Прим. пер.)], было популярно и у других семитских народов: оно встречается в Пальмире, Идумее, Набатее, Египте. В этом случае (второе имя деда первого мужа Бабаты) оно могло восприниматься как набатейское, а не еврейское, и еврей, живущий в Набатее, мог взять его себе таким же образом, как другие евреи принимали вторые греческие или латинские имена. Наконец, в (1) сочетание bпу` может означать не имя Бенайя, а прозвище, данное Симону по роду занятий: «строитель». Или же это могло быть прозвище, данное в честь знаменитого военачальника царя Давида.
Можно сделать вывод: имеющиеся данные делают крайне маловероятным предположение, что ученик Иисуса мог одновременно носить имена Матфей и Левий, сын Алфея. Если мы признаем, что Евангелие от Марка написано ранее Евангелия от Матфея — спрашивается, зачем автору последнего изменять имя персонажа истории, которую он почерпнул у Марка? Обе истории, очень краткие, краткие, совпадают почти дословно — не считая имен. Дэвис и Эллисон перечисляют возможные объяснения (кроме одного, которое мы только что опровергли). Предполагают, что автор Евангелия от Матфея стремился сократить число учеников Иисуса до двенадцати и, следовательно, должен был сделать этого ученика одним из Двенадцати; или что имя Матфей было выбрано благодаря созвучию со словом math3t3s («ученик»), которое в последующих стихах (Мф. 9:10–11) встречается дважды, и словом mathëtê («учиться») в стихе 13, чтобы подчеркнуть тему ученичества. Однако обе эти идеи неубедительны, поскольку не учитывают связь между появлением имени Матфея и именованием Евангелия «по Матфею».
Разумеется, замена «Левия Алфеева» у Марка на «Матфея» в этом Евангелии и добавление к имени Матфея в списке Двенадцати определения «мытарь» каким–то образом связаны с заглавием Евангелия, которое, как все евангельские заглавия, было дано ему, возможно, во время распространения первых копий. Маловероятно, что именно эти две ссылки на апостола Матфея в Евангелии привели к тому, что впоследствии Евангелие было приписано Матфею. По замечанию Дж. Д. Килпатрика «даже после изменений в Мф. 9:9 и 10:3 евангельский Матфей остается малозначительной фигурой по сравнению с Петром, и, исходя из содержания книги, следовало бы ожидать, что этому Евангелию будет присвоено имя Петра. Однако этого не случилось — и это говорит против того, что название книги следовало за ее содержанием и основывалось на Мф. 9:9 и 10:3».
Наиболее правдоподобное объяснение появления Матфея в Мф. 9:9 — следующее: автор Евангелия знал, что Матфей был мытарем, хотел рассказать историю призвания Матфея в Евангелии, связанном с его именем, однако, не зная, как именно был призван Матфей, перенес на него историю о призвании Левия. В сущности, этот рассказ настолько краток и звучит так обобщенно, что, возможно, казался применимым к любому мытарю, ставшему учеником Иисуса. Одна особенность текста Матфея делает это предположение очень вероятным. У Марка за историей призвания Левия следует сцена, где Иисус ужинает вместе с мытарями (Мк. 2:15–17). Марк располагает эту сцену «в доме его»; некоторые ученые понимают это как дом Иисуса, но на самом деле, конечно, имеется в виду дом Левия. В Евангелии от Матфея за призванием Матфея следует та же сцена, однако происходит она просто «в доме» (Мф. 9:10). Таким образом, этот евангелист переделал историю призвания Левия, сделав из нее историю призвания Матфея, однако не стал перерабатывать текст дальше, помещая следующую сцену в дом Матфея. Он использовал имя Матфея только там, где ему это было необходимо.
Если такое объяснение появления имени Матфея в Мф. 9:9 верно, то из него вытекает важное следствие: автор Евангелия от Матфея стремился связать это Евангелие с апостолом Матфеем, но сам Матфеем не был. Самому Матфею не составило бы труда описать собственное призвание, не пользуясь для этого рассказом о призвании Левия.
Ричард Бокем "Иисус глазами очевидцев"
|
