Как известно исследования и дискуссии о каноническом направлении христианства в истории, вскрывают некоторые сомнения в достоверности текста нашего канонического НЗ. Это происходит из-за того, что накапливаются знания по текстологии НЗ. И в частности было сделано на основании книг славно-известного (или позорно-известного) Б. Эрмана, современного специалиста-текстолога, ученика и наследника Б. Мецгера. И раз он сам к нам напросился, то все вопросы связанные с текстологией НЗ и проблемы в связи с этим, мы будем брать  из его книги "Искажённые слова Иисуса", как он и сам этого хотел бы, показав свои взгляды. Но не только, потому что цель, не победить Эрмана в эрудиции (таких недостижимых целей себе никто не ставит), а попытаться самому разобраться, к чему и призывает сам Эрман:

«… чтение текста неизбежно сопряжено с его истолкованием. Очевидно, в начале учебы мои представления о чтении были просты и бесхитростны: прочитать текст — просто дать ему возможность «высказаться» и понять, какой смысл вложен в его слова. Но со временем я сообразил, что единственно возможного смысла быть не может и что тексты не говорят сами за себя. Если бы тексты могли говорить за себя, тогда все, кто честно и внимательно прочитал текст, сходились бы во мнении о том, что он говорит. Но толкований текстов существует множество, люди воспринимают их по — разному и не соглашаются друг с другом. Очевидно, это справедливо для текстов Писания: только вспомните о сотнях и даже тысячах способов истолкования Откровения или задумайтесь о множестве христианских течений. Их последователи — умные люди, движимые благими намерениями, знающие, что сказано в Библии об организации и функциях церкви, однако приходящие к прямо противоположным выводам (баптисты, пятидесятники, пресвитериане, римские католики, аппалачские змеедержцы, греческие православные и так далее).

Или вспомните, как однажды вы ввязались в жаркий спор, упомянули в нем Библию, и кто‑то истолковал стих из Писания так, что вам осталось лишь удивляться и разводить руками: как могло кому‑то прийти в голову такое? С подобными явлениями мы постоянно сталкиваемся в дискуссиях о гомосексуализме, женщинах в церкви, абортах, разводах и даже внешней политике США, причем обе стороны цитируют в подтверждение своих слов одну и ту же Библию, а иногда и одни и те же строки из нее. Может быть, это происходит потому, что некоторые люди просто более упрямы или менее умны, и потому не в состоянии понять простой смысл текста? Конечно, нет — тексты Нового Завета не просто собрание слов, смысл которых очевиден любому читателю. Безусловно, эти тексты следует толковать, а не просто читать в надежде, что их значение будет понятно и без толкования. И это, конечно, относится не только к Новому Завету, но и к текстам любого рода. Иначе почему существует столько радикально разных представлений о Конституции США, «Капитале» Маркса, «Миддлмарче» Элиота? Тексты не просто открывают свое значение тем, кто внимательно читает их. Тексты следует толковать, и их толкуют (как и пишут) живые, дышащие человеческие существа, способные понять смысл текстов, объяснив их в свете собственных знаний, разобравшись в том, что они означают, изложив суть другими словами».

Итак, не имея возможностей и доступа Эрмана, мы, всё же, сможем, по словам Эрмана, кое-как и сами разобраться с проблемой на основании его и других доступных нам материалов.

Начнём мы с разрешения момента перевода с языков оригинала и необходимости знания этих языков. Эрман говорит, что это было первым ударом по его фундаменталистским   представлениям.

«Изучение греческого захватило меня. Основы языка я, как вскоре выяснилось, усвоил довольно хорошо и постоянно стремился к новым высотам. Однако на более глубоком уровне изучение греческого стало для меня источником тревожных размышлений и повлияло на мои представления о Писании. Я рано начал понимать, что весь смысл и нюансы греческого текста Нового Завета можно уловить лишь в том случае, когда читаешь и изучаешь его на языке оригинала (позднее, овладевая древнееврейским, я понял, что то же самое справедливо и для Ветхого Завета). Значит, тем больше причин для основательного изучения языка, думал я. И в то же время я начинал сомневаться в том, что по — прежнему считаю Писание богодухновенным словом Божьим. Если весь смысл текстов Библии можно уловить, только если читаешь их на греческом (или древнееврейском), разве это не означает, что большинство христиан, не знающих древних языков, никогда не получат в полной мере доступ к знаниям, которыми по воле Божьей они должны обладать? И разве учение о богодухновенности не становится при этом учением лишь для ученой элиты, у которой есть и интеллектуальные навыки, и свободное время для освоения языков и изучения текстов в подлиннике? Какой смысл твердить, что эти слова ниспосланы Богом, если большинство людей не имеет к ним абсолютно никакого доступа и вынуждено довольствоваться более или менее удачной — а чаще нет — передачей этих слов на другом языке, например английском?»

И тут же даёт сноску: «Мой друг Джефф Сайке говорит: читать Новый Завет на греческом все равно, что видеть его в цвете, а когда читаешь в переводе, словно видишь черно — белое изображение — общий смысл понятен, но масса нюансов ускользает».

Так понятен смысл или нет абсолютно никакого доступа?

Ох уж, эти демагоги – диалектика, понимаешь: можно и так и так, в зависимости от того, что надо пропагандировать. Как сказал про него другой учёный: учёный он так себе, а вот проповедник остался отменный.

Непонятно, какими красками должны засиять и зазвучать 10 заповедей и тому подобные, главнейшие слова в Писании на еврейском или греческом, в отличие от русского, чтобы можно было сказать: да, до этого, я считай, на самом деле не имел представления, что значить не убивай и не кради - гортанного звука не хватало! 

А то, что  многие идиоматические выражения одного языка невозможно дословно перевести, это давно уже установленный культурно-исторический факт. Это мы знаем на собственном примере, как трудно иностранцу привыкнуть к нашей обиходной речи (пример из Задорного, бабка на гусей: ах вы собаки такие – иностранец: почему вы называете гусей собаками? – бабка: потому что они свиньи огород потоптали).  И не только в языках, но и в каждой местности, есть свои непереводимые буквально идиомы. И в Библии есть такие выражения, которые одновременно и местные и языковые и культурные. Но это же не значит, что смысл таких идиом невозможно пересказать на другой язык. Пусть чёрно-белый, но всё же. А, когда получишь объяснение, то иностранное выражение, приобретает цвет, а, если оно красиво и удобно звучит, то частью твоего языка, как например: вени,види,вице. Ведь, чтобы действительно увидеть все краски идиомы, надо не только литературный язык выучить, а и культурой проникнуться. Т. е. получить такое же толкование.  Поэтому, ничем по сути, читающий в оригинале и в переводе не отличаются. Как не отличаются читающий на английском, от читающего на русском. Всё что теряется при переводе, это поэзия языка, но не информация. (Так, греческий перевод ВЗ Септуагинта может даже заключать в себе более древнее чтение, нежели массоретский текст языка оригинала, сделанный 1000 лет спустя. Да, и по-русски Псалмы звучат не менее красиво, не говоря уже о философской составляющей Библии или личных слов Бога)

Странно слышать такое из уст учёных. Они-то уж точно во всё вникли, всё изучили и язык и культуру и историю. Они то уж точно всё в красках познали и всё-всё поняли, как и говорят нам. Вот они-то точно в таких же красках теперь всё перескажут на свой родной язык, наиболее полно сохраняя порядок формулировки. Иначе получается, что, начав изучать греческий, они напрочь забыли свой родной, до полного непонимания. Или же греческий для них становится более прекрасен, чем свой родной язык, что они и думать перестают на своём родном – вот как теперь они переведут?  Такое ощущение, что они наоборот не счастливы от этого, а говорят из-за обиды на тех, кто не хочет учить языки, а пользуются чужими переводами, которым пришлось  тоже учить: мы, что зря учили? Я часто слышал это, как претензию на право понимать и толковать Библию. Но, как-то ж толковал не зная языков. И со временем всё лучше и лучше. Многие плохо видят и на помощь им приходят технические изобретения, такие, как очки. Так и мы будем пользоваться всеми имеющимися материалами по языковым проблемам текста. Поэтому, основная масса так и будет видеть чёрно-белый текст общего смысла (чего для среднестатистического верующего достаточно), а учёные и другие желающие уже в цвете, делясь впечатлениями с теми, кто плохо видит.

Так и не пройдёт труд их и учёба даром, если не будут ожидать к себе почестей за свою учёность или использовать полученные знания не по назначению, для разрушения, а не созидания. 

Может Эрману и дал Бог все эти знания, потому что он этого сам так жаждал. Но, чтобы он приносил этим добро, а не разрушения. А он так и не понял и поступил, как Иуда. Скорее всего, у него произошла, где-то перегрузка в мозге от нахлынувшего потока необработанных фактов и он зациклился. Произошло, т. сказать, зависание от установки нового софта на старое железо.  Нельзя фундаменталистам становиться учёными. Эрман хоть принял научный агностицизм по отношению к религии и Библии, но не изменил своего фундаменталистского представления о Богодухновенности Писания, что зачастую как раз и приводит его к неверным тестологическим выводам.

Следующим  этапом в становлении того, что стало с Эрманом, как он сам рассказывает, стала ошибка в тексте Марка:

 «Переломный момент наступил во втором семестре, на занятиях пользующегося большим уважением благочестивого профессора Каллена Стори. Курс был посвящен экзегезе Евангелия от Марка, в то время (и по сей день) самого дорогого для меня евангелия.  На этом курсе от нас требовалось умение читать Евангелие от Марка на греческом (весь греческий словарь текста я заучил за неделю до начала семестра), вести тетрадь по экзегетике, записывая свои соображения по толкованию важнейших отрывков; мы обсуждали вопросы перевода и толкования текста, и наконец, нам предстояло написать курсовую работу по одному из фрагментов текста, с трудом поддающихся толкованию, выбрав его самостоятельно. Я остановился на отрывке из второй главы, где фарисеи упрекают Иисуса в том, что его ученики, проходя засеянными полями, срывали колосья и ели зерно в субботу. Желая объяснить фарисеям, что «суббота для человека, а не человек для субботы», Иисус напоминает им, как поступил великий царь Давид, когда он и его приближенные были голодны — как они вошли в дом Божий «при первосвященнике Авиафаре» и ели хлебы предложения, предназначенные только для священников. Широко известное затруднение, связанное с этим отрывком, заключается в следующем: если обратиться к ветхозаветному тексту, на который ссылается Иисус (1 Цар 21:1–6), выясняется, что Давид совершил этот поступок не при первосвященнике Авиафаре, а во времена его отца Ахимелеха. Иными словами, этот отрывок служит наглядным примером тому, что Библия отнюдь не непогрешима — в ней есть ошибки.

В своей курсовой для профессора Стори я изложил длинную и замысловатую цепь доводов, доказывая: слова Марка «при первосвященнике Авиафаре» означают на самом деле не то, что первосвященником был Авиафар а то, что указанное событие упоминалось в отрывках писаний, одним из главных персонажей которых был Авиафар. Мое доказательство строилось на значении встречающихся в тексте греческих слов и было немного запутанным. Я не сомневался, что профессор Стори оценит мои аргументы, поскольку знал его как хорошего христианского ученого, которому (как и мне) и в голову не приходило, что в Библии возможны хотя бы подобия явных ошибок. Но в конце моей работы профессор ограничился всего одним комментарием длиной в строчку, который по какой‑то причине поразил меня. Он написал: «А может, Марк просто ошибся». Я задумался об этом и о том, сколько труда вложил в свою курсовую, осознал, что мне пришлось проделать некий хитроумный экзегетический маневр, чтобы подступиться к проблеме, и что в найденном решении я допустил натяжку. И в конце концов я задумался: «Хм — м… а может, Марк и вправду ошибся».

Едва я признал это, меня словно прорвало. Ибо если есть всего одна маленькая, ничтожная ошибка в Мк 2, значит, могут найтись и другие ошибки в других местах. Возможно, когда в Мк 4 Иисус говорит, что горчичное зерно «меньше всех семян на земле», мне вовсе незачем придумывать витиеватое объяснение тому, каким образом горчичное зерно оказывается мельчайшим из всех семян, если мне доподлинно известно, что это не так. Может быть, есть и другие «ошибки», уже не столь мелкие. Например, когда Марк утверждает, что Иисус был распят на следующий день после пасхальной трапезы (Мк 14:12, 15:25), а Иоанн — что Иисус погиб за день  до Пасхи (Ин 19:14), тексты и вправду различаются. Или когда Лука в описании рождения Иисуса указывает, что Иосиф и Мария вернулись в Назарет всего лишь через месяц после прибытия в Вифлеем (и выполнения всех обрядов очищения, Лк 2:39), в то время как Матфей пишет, что они бежали в Египет (Мф 2:19–22) — может, и здесь есть расхождение. Или когда Павел говорит, что после обращения по пути в Дамаск он не пошел в Иерусалим к предшествовавшим ему апостолам (Гал 1:16–17), в то время как в Деяниях сказано, что так он поступил сразу же, едва покинув Дамаск (Деян 9:26), — может, с расхождениями в тексте мы имеем дело и здесь».

Итак, его «словно прорвало» и он для себя пришёл к выводу, что легче всё списать на ошибки в Библии, чем заниматься богословскими исследованиями. «Ошибки» эти, у него перед глазами, тогда, как над сведением, данных в одну теорию, надо думать, а это, как мы видим у него не очень получалось. Хотя позже, это не помешало ему придумать немало толкований, для таких «ошибок». Есть учёные – статисты, которые собирают все имеющиеся данные, и это кропотливый, но не требующий особых умственных талантов, труд, а над  неведомым надо работать именно умом, талантом, вдохновением. Но раз Эрман избрал, для себя судьбу такого статиста, то за умом и гениальными решениями, это не к нему. Может, я наговариваю на заслуженного учёного, как моська на слона, чтобы казаться самому кем-то? Но так считают и его коллеги по цеху, такие же заслуженные учёные. Но давайте посмотрим сами и сами попробуем разобраться.

Сразу после предыдущего пассажа, он далее сообщает: 

«Это озарение совпало по времени с проблемами, с которыми я столкнулся вплотную при изучении уцелевших греческих рукописей Нового Завета. Повторять, что оригиналы богодухновенны — одно дело, но в действительности оригиналами мы не располагаем, поэтому называть их богодухновенными, если их невозможно восстановить, бесполезно. Более того, подавляющее большинство христиан на протяжении всей истории церкви не имели доступа к оригиналам, следовательно, вопрос о богодухновенности остается открытым. У нас нет не просто оригиналов, но и даже первых копий, снятых с них. Так же, как нет ни вторых копий, снятых с первых, ни третьих, снятых со вторых. Копии, с которыми мы имеем дело, сделаны позднее — значительно позднее. В большинстве случаев они появились спустя много столетий . И все эти копии отличаются друг от друга, и таких отличий тысячи. Как мы увидим далее в этой книге, различия между копиями настолько многочисленны, что их невозможно даже подсчитать. Вероятно, проще всего прибегнуть к сравнению: различий между дошедшими до нас рукописями больше, чем слов в Новом Завете.

Большинство этих различий совершенно несущественны и незначительны. Немалая часть их просто свидетельствует о том, что переписчики древности умели писать не лучше большинства наших современников (к тому же у древних переписчиков не было даже словарей, не говоря уже о компьютерных программах проверки правописания). И все‑таки кем надо быть, чтобы допустить столько расхождений? Какой смысл настаивать на том, что Богом ниспослано каждое слово Писания, если этих самых слов у нас нет ? Как мы убедимся, в некоторых случаях просто невозможно поверить, что текст оригинала восстановлен правильно. Трудновато понять смысл слов Библии, если мы даже не знаем, какие это слова!»

Итак, у нас нет ни оригиналов, ни первых, ни вторых, ни даже третьих, поколений копий, снятых с предыдущих, и мы не знаем, какие именно слова были изначально в Библии.  Так почему же он не применил, это своё новое знание к решению «ошибки Марка», тем более, что всё это, по его словам, совпадало по времени?  Видимо его сильно «прорвало» в ту сторону, которую он давно хотел – освободиться от постыдного в кругах учёных фундаментализма и числится в их рядах, а не верующих. Ну, тогда мы ему поможем. А заодно поможем и себе в решении этого вопроса. Если дело обстоит, как заявляет Эрман, то это ошибка не Марка (оригинала слов которого мы не знаем), а последующего переписчика, пожелавшего приукрасить пресный текст Марка, подробностями достоверности. (Тем более, что аналогичное же место есть и в Ев. от Матфея 23:35).

«Но иногда ошибки допускали даже сведущие, обученные и старательные писцы. А бывало, как мы уже видели, они изменяли текст, потому что считали, что его следует  изменить. Однако это делалось не только по известным богословским причинам. У переписчиков имелись и другие основания намеренно менять текст — например, когда им попадался отрывок, содержащий ошибку, которую следовало исправить, возможно, противоречащий другим фрагментам текста, включающий ошибочное географическое название или неверную ссылку на Писание. В таких случаях переписчики вносили изменения намеренно, иногда из самых лучших побуждений»  - утверждает  Эрман.

Но можем ли мы говорить об этом с научной точностью? Можем, потому что самые ранние копии Марка не имеют окончания и обрываются на гл.16:8, что явно не естественно и недопустимо, для «евангелия Иисуса Христа, Сына Божьего». (Мк.1:1; 16:1-7) Естественно, нашлись «учёные», которые утверждают, что так и надо, так и должно быть и что пора искать реалистичного Иисуса, а не мифического, а от Марка это первоисточник для остальных. Оставим, это, для отдельного обсуждения.  А по поводу окончания можно сказать определённо, что всё дальнейшее христианство 1-го века, его евангелие и жертвенность в распространении его, основана не на окончании от Марка – наоборот, считают, что это окончание добавлено на основании того всеобщего евангелия.

Закончить этот вопрос, можно следующими словами  Эрмана, как знатока текстологии:

«Итак, переписчики, снимавшие копии с рукописей, вносили в них всевозможные изменения. Подробнее о разновидностях этих изменений мы поговорим далее. А пока достаточно знать, что изменения вносились, и вносились широко, особенно в первые двести лет переписывания и распространения текстов, когда большинство писцов были дилетантами. Основной вопрос, который встает перед текстологами, — как вернуться к исходному тексту, каким он был, когда его написал автор, при условии, что имеющиеся у нас рукописи переполнены ошибками. Проблему усугубляет тот факт, что любая сделанная ошибка укореняется, внедряется в текст, который нередко становится более живучим, чем оригинальный.

Таким образом, если переписчик меняет текст — неважно, случайно или намеренно, — эти изменения остаются в созданной им рукописи навсегда  (конечно, если другой переписчик не исправит ошибку). Следующий переписчик, к которому попадает эта рукопись, копирует ее вместе с ошибками предыдущего (считая, что таким и должен быть текст), вдобавок дополняет своими. За его  рукопись берется очередной переписчик, который копирует ее с ошибками обоих предшественников и прибавляет к ним свои, и так далее. Ошибки могут быть исправлены лишь в одном случае: если переписчик поймет, что его предшественник допустил их, и примет меры. Но нет никаких гарантий, что эти исправления будут правильными. Иными словами, исправляя то, что он считает ошибкой, переписчик может исправить ее неверно, так что получатся три варианта текста: исходный, с ошибкой и с неудачной попыткой исправить ее. Ошибки множатся и повторяются, иногда их исправляют, иногда лишь портят исправлениями. Так и продолжается. На протяжении веков.

Разумеется, случалось, что у переписчика под рукой оказывалось несколько рукописей, и он мог исправить ошибки в одной, сверив ее с точным текстом другой. Благодаря этому положение значительно улучшалось. Вместе с тем могло получиться так, что переписчик исправлял правильную, точную рукопись, сверив ее с неточной. По — видимому, перечень возможных ситуаций бесконечен…..

Когда думаешь о том, сколько манускриптов содержит тот или иной вариант чтения, порой подмывает просто провести подсчеты и посмотреть, какой вариант встречается в большинстве сохранившихся источников. Но слишком многие современные ученые отнюдь не убеждены, что текст, встречающийся в большинстве манускриптов, обязательно наилучший. Причины такого мнения легко объяснить на примере.

Допустим, что после написания оригинального манускрипта с него сняли две копии — назовем их А и В. Разумеется, в этих двух копиях найдутся различия: значительные — вполне возможно, мелкие — скорее всего. Теперь предположим, что копию А переписал еще один писец, а копию В — пятьдесят писцов. После этого оригинальный манускрипт вместе с копиями А и В был утрачен, в итоге осталась 51 копия второго поколения, из которых одна сделана с копии А и пятьдесят — с копии В. Если какое‑либо чтение в пятидесяти манускриптах (с копии В) отличаются от чтения в единственном манускрипте (с копии А), значит ли это, что оригинальным с большей вероятностью окажется первое из этих чтений? Вовсе нет, но если обратиться к методу подсчета, в пользу первого чтения говорит в пятьдесят раз больше источников. В итоге распространенность чтения определяется не количеством манускриптов, сколько бы их ни было, пятьдесят или один, а различиями всего лишь между двумя копиями (А и В). Следовательно, простой вопрос о встречаемости того или иного чтения неуместен, когда надо выяснить, какое чтение соответствует оригинальной (или наиболее ранней) форме текста»

И совершенно невозможно согласиться с мнением Эрмана про Слово Бога. Хоть каждый автор Библии и отдельная личность, со свойственными каждому человеку особенностями, но это не значит, что Иаков не похож на Павла, или Исаия не похож на Иеремию, и это не так. Потому что именно похожи, и именно по этой схожести и судится всё остальное, не включённое в канон. Как не похожи, если это история одного народа, и особенно ветхозаветного периода, редактированная одним человеком в единое повествование, из предыдущих разных авторов. А кроме того сохранена единая философская нить, в учениях, представлениях и обетованиях. Так же само обстоят дела и с НЗ - это единое целое, а не сборник разных авторов с разными взглядами, это видно всякому невооружённому, эрмановскими возможностями, взгляду. 

Слова сами по себе мысль передают минимально, а лишь когда слагаются во фразы и предложения – есть слово: убивать, убей, а есть фраза: не убей. Истина не в единичных словах, а в делах и учениях. А их никакая проблема переписчиков не затушует. Как может утеряться формулировка: люби ближнего, как себя, сказанная многократно и многообразно? Или факт воскресений? Или суда над миром?

Поэтому дело не в текстологических проблемах, а в философской ущербности Эрмана.

Например:

«Во II веке некоторые христиане свято верили, что спасение, принесенное Христом, — совершенно новое явление, превосходящее все ранее виданное миром и стоящее безусловно выше иудаизма, из которого произрастало христианство. Кое‑кто из этих христиан даже утверждал, что иудаизм, древняя религия иудеев, полностью разрушен пришествием Христа. Для переписчиков, придерживающихся подобных убеждений, проблему могла представлять притча о молодом вине и ветхих мехах, которую в евангелии рассказывает Иисус.

И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие… Но молодое вино должно вливать в мехи новые… И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше (Лк 5:37–39).

Как мог Иисус утверждать, что старое лучше нового? Разве принесенное им спасение не превыше всего, что мог предложить иудаизм (или любая другая религия)? Озадаченные этим высказыванием писцы просто недописывали последнюю фразу, в итоге Иисус ни словом не упоминал о том, что старое лучше нового».

Вот о чём это он? У нас на руках именно тот вариант текста, где это место есть. И этому варианту минимум 1000 лет. И никто из-за этого, почему-то не бросил христианство ради старого вина, по этому указанию Иисуса.  Видимо, это не являлось весомым аргументом,  на  фоне остальных. А ларчик просто открывается:  Иисус ничего подобного из того, что говорит  Эрман, не утверждал. Утверждения Иисуса, к действию, как наставление, заканчивались ст. 38:  «тогда сбережется и то и другое». Это конец «притчи» (ст.36) Что и подтверждают другие синоптики. А далее идёт уже следующий пример, в котором показана обычная позиция людей, трудно перестраивающихся на всё новое и являющимся итогом всего этого разговора. (ст.33) Итак, наличие данного стиха, как и его отсутствие, ничего не добавляет к пониманию спасения во Христе. Это очередной раздутый Эрманом, из мухи слон. Скорее всего, это даже не носило догматического характера, а было удалено, как сомнительное, с учётом двух более первичных сообщений. А страшное искажение текста Эрман просто придумал на ходу или по ходу.

***

Наверное самым ярким пунктом Эрмана в искажении слов Иисуса, является его «рассерженный» Иисус из Мк.1:41.

«Текстологическую проблему Мк 1:41 представляет рассказ об Иисусе, исцеляющем человека от кожной болезни . В сохранившихся манускриптах стих 41 представлен в двух разных формах, оба чтения приведены далее в квадратных скобках. В большинстве переводов в стихе 41 подчеркивается любовь Иисуса к бедному прокаженному — он «умилосердился» (или «смилостивился») над ним. Таким образом, переводы следуют греческому тексту, найденному в большинстве сохранившихся манускриптов. Легко понять, почему в такой ситуации речь зашла о сострадании. Мы не знаем, чем был болен несчастный — многие толкователи считают, что какой‑то разновидностью лишая, а не гнил заживо, как при проказе. Так или иначе, он вполне мог подпадать под законы Торы, запрещающие «прокаженным» вести хоть сколько‑нибудь нормальную жизнь: их следовало изолировать, пресекать любое их появление среди людей, они считались нечистыми (Лев 13–14). Движимый состраданием к несчастному, Иисус простирает руку, касается тела больного и исцеляет его. Простые, воодушевляющие и понятные эмоции вполне могли появиться в этой сцене по милости переводчиков и толкователей, как правило, не задумывающихся о том, что в некоторых сохранившихся манускриптах текст выглядит иначе. Ибо тот же отрывок в одном из самых ранних источников, Кодексе Безы, который подтверждают три латинских манускрипта, поначалу озадачивает и причиняет душевные муки. В этом тексте Иисус не сочувствует  больному, а сердится .

По — гречески — это два разных слова — SPLANGNISTHEIS и ORGISTHEIS. Ввиду наличия и в греческих, и в латинских источниках, менее привычное чтение признано текстологами восходящим по меньшей мере ко II веку. Но как мог сам Марк написать такое?»

Как мог Эрман такое написать, если, это чтение восходит ко II веку и ещё предстоит выяснить какое из двух, принадлежит Марку? Особенно с учётом постоянно читаемых слов о правках переписчиков. Видимо, Эрману просто надо регулярно заявлять об «ошибках» авторов Библии, чтобы держать своих читателей в тонусе его идеологической концепции, цель которой опровергнуть традиционные представления об Иисусе и Евангелиях.

«Как мы уже видели, никогда нельзя с уверенностью утверждать, что большинство право, если сравнивается значительное число манускриптов, содержащих один вариант текста, с единственным манускриптом, в котором этот текст выглядит иначе. Порой немногочисленные источники оказываются более достоверными, даже если с ними не согласуется основная масса. Отчасти это происходит потому, что подавляющее большинство сохранившихся манускриптов создавали через сотни лет после появления оригиналов, копируя их не с самих оригиналов, а с гораздо более поздних копий. Войдя в рукописную традицию, изменения укоренялись в ней, вплоть до того, что становились более распространенными, чем оригинальные чтения. Но в нашем случае оба чтения выглядят очень ранними. Какое из них относится к оригиналу?»

«Если бы сегодня читателям — христианам предложили возможность выбрать одно из двух этих чтений, несомненно почти все отдали бы предпочтение более распространенному, чаще встречающемуся в наших манускриптах: Иисус посочувствовал больному и потому исцелил его. Второе чтение трудно себе представить: что значит «Иисус рассердился »? Разве одного этого недостаточно, чтобы предположить, что Марк наверняка написал о сострадании Иисуса?

Напротив, сам факт наличия столь здравого и понятного чтения заставил некоторых ученых отнестись к нему с подозрением. Ибо, как мы уже видели, переписчики обычно предпочитали беспроблемный, доступный для понимания текст. Встает вопрос: что выглядит более вероятным — переписчик изменил текст, сделав Иисуса не милосердным, а рассерженным, или внес изменения, чтобы Иисус не рассердился, а смилостивился? Какое чтение лучше объясняет существование второго? С этой точки зрения последнее более вероятно. Вариант текста, в котором Иисус рассердился, является «более трудным», следовательно, с большей вероятностью — текстом оригинала».

Здесь надо сделать уточнение об чём это он:

«этот признак отражает принцип Бенгеля, согласно которому оригинальным с наибольшей вероятностью будет «наиболее трудное» чтение. Принцип основан на предположении о большей вероятности, с которой переписчики пытались исправить то, что принимали за ошибки, привести в соответствие отрывки, которые считали противоречивыми, и добиться большего сходства богословских положений текста с собственными богословскими представлениями. Следовательно, чтение, которое на первый взгляд казалось «ошибочным», противоречивым или содержащим непривычные богословские идеи, чаще вызывало у переписчиков стремление изменить его, чем более «простые» чтения. Кратко этот критерий иногда формулируют следующим образом: чтение, наилучшим образом объясняющее существование других, скорее всего окажется оригинальным». Но потом делает отступление: «Случается, ….. когда более трудное чтение (вероятность переписывания) редко встречается в ранних манускриптах … или когда более трудное чтение не соответствует литературному стилю автора, известному по другим текстам...»

Но:

«Существует и более убедительный признак, нежели предположения о том, какое чтение вероятнее всего придумали переписчики. Оказывается, в нашем распоряжении нет ни единого греческого манускрипта Евангелия от Марка, в котором содержался бы этот отрывок, — кроме датированных концом IV века, почти через три столетия после написания книги.»

Вот, как – оказывается этого места вообще нет в самых ранних копиях Марка! Поэтому, всё это, пустой беспредметный разговор вообще, а не то, чтобы даже и говорить о каком-то «трудном чтении»! Единственное, не совсем понятно: нет только слов «умилосердился/рассердился», или нет вообще этого случая? Но Эрман не унимается -  ему надо. Лучше бы он вместо дальнейшей болтовни, чуть более остановился на этом вопросе. Но, разве позволит нам знать больше, чем надо – он же тот, кто будет нам об этом рассказывать. А нам только хавать с его рук позволено. Скорее всего нет целого случая, как будет видно из следующего пассажа.

 «Однако мы знаем двух авторов, которые переписали это предание в первые двадцать лет  после того, как было написано евангелие.

Ученые давно установили, что Евангелие от Марка — самое раннее и что Матфей и Лука пользовались его текстом как источником для своих повествований об Иисусе. Значит, можно изучить Евангелия от Матфея и Луки, чтобы увидеть, как в них переработан текст Марка, и узнать, каким образом изложен тот же сюжет — так же, как у Марка, или с изменениями. Поступив таким образом, мы видим, что Матфей и Лука взяли это предание из общего источника — Евангелия от Марка. Поразительно, что и Матфей, и Лука почти слово в слово повторили приведенную Марком в стихах 40–41 просьбу прокаженного и ответ Иисуса. Но как они описали реакцию Иисуса? Посочувствовал он больному или рассердился? Как ни странно, и у Матфея, и у Луки вообще пропущено это слово.

Если у Матфея и Луки был текст Марка, в котором говорится о сострадании Иисуса, почему оба евангелиста пропустили это слово?»

Вот мы и подошли к самой главной проблеме текстологии. Это мы обсудим отдельным разговором и увидим, как и для кого они, это установили и насколько, это серьёзно. Но, если мы в уравнение закладываем, изначально неверные данные, то и все последующие решения на основе этих данных, будут неверные. Если Матфей и Лука не пользовались никаким Марком, а тем более, если у самого Марка, этого случая нет вообще, то и повода, для дальнейших рассуждений нет совсем. И всё может быть с точностью, да наоборот – какой-то переписчик, вставил этот примечательный случай в Марка, на основании нахождения его у Мф. и Лк., снабдив дополнительными красками собственных толкований. А так как этого места не было у Марка изначально, то это открыло широкое поле, для разных чтений, где один переписчик был добрым, а другой злой. А Иисус тут совершенно ни при чём.

«А если все было иначе? Если и Матфей, и Лука прочли в Евангелии от Марка, что Иисус рассердился? Могло ли у них возникнуть желание умолчать об этой  эмоции? …..»  – вопрошает Эрман

«Итак, Матфей и Лука без колебаний пишут об отзывчивости Иисуса, но ни разу не изображают его рассерженным.»

Разве? А Мф.12:24-34,46-50; 13:13-15,57,58; 15:7-14; 16:6-12,22-27; 17:17; 21:12,13,19; 22:18-21; 23:13-33; Лк.9:41; 11:37-54; 12:49-59; 13:14-16,32; 24:25. Неужели во всех обозначенных местах Иисус был совершенно безэмоционален? Или Он обличал фарисеев, называя их лицемерами и змеиными отродьями, объявляя им «горе» и выгонял торговцев плетью, как разбойников, или Петру: «отойди от Меня Сатана»,  с кротким выражением лица и мягким голосом? Отсюда ответ: не могли умолчать, если бы что-то списывали у Марка. Так кто этот Эрман: бестолковый, невнимательный «учёный» или лицемерный пропагандист?

«Есть и другое объяснение. Как уже было сказано, в Евангелии от Марка Иисус периодически сердится. В следующий раз это происходит в главе 3, где, как ни странно, разворачивается очередная история с исцелением. Здесь конкретно сказано, что Иисус гневается на фарисеев, считающих, что он не имеет права исцелять человека с иссохшей рукой в субботу».

Разве на это? Или это надо лицемеру Эрману, для его построений? Иисус гневается не потому что они в Нём сомневаются, а потому что они чёрствые негодяи, превратно толкующие Божий закон, который дан для человека, а не против – никто не имел права исцелять в субботу по их мнению. (Мк.2:27)

«В каком‑то смысле еще более тесная параллель прослеживается в сюжете, где гнев Иисуса не упоминается напрямую, но тем не менее очевиден. В Мк 9, когда Иисус сходит с горы Преображения вместе с Петром, Иаковом и Иоанном, он находит вокруг своих учеников толпу, а посреди нее — отчаявшегося человека. Его сын одержим духом, несчастный объясняет Иисусу, что произошло, и взывает к нему: “Если что можешь, сжалься над нами и помоги нам”.»

Лицемерие Эрмана идёт по нарастающей.  У Матфея и Луки, он видите ли не видит вообще никаких эмоций, а тут прям картина маслом. 

И тут мы приближаемся к пику карьеры Эрмана и читаем о самом главном его достижении в текстологии и искажении слов Иисуса:

«Иисус гневно выпаливает в ответ: «Если сколько‑нибудь можешь веровать, все возможно верующему». Теряя последнюю надежду, его собеседник молит: «Верую, Господи! помоги моему неверию». И тогда Иисус изгоняет духа.

Поразительно в этих историях то, что гнев Иисуса становится явным, когда кто‑нибудь сомневается в его желании, способности или Божественной власти исцелять. Возможно, о том же речь и в истории с прокаженным. Как в Мк 9, некто опасливо обращается к Иисусу: «Если хочешь , можешь меня очистить». Иисус вскипает. Ну разумеется, он хочет, может и имеет на это право. Он исцеляет больного, несмотря на обиду, резко упрекает его и отсылает прочь».

Поразительно, что всё это выдаётся за науку. Вот так вот и работает учёный с мировым именем: просто берёт и выпаливает, всё, что сбредёт в голову. Так что все эмоциональные, психологические, моральные и духовные оценки, данные ему в начале, об ангажированности, нечестности и  компетентности, имеют место и точно характеризуют этого субъекта научного мира текстологии.