Биографические «анекдоты» Петра
В переводе замечания Папия о Марке в начале этой главы сказано, что Петр «преподавал свое учение в формехрий,не стремясь составлять упорядоченное собрание(syntaxin)логийГосподних». Здесь необходимо коснуться двух проблем перевода. Часто обсуждается использование Папием термина «логии» — как здесь, так и в замечании о Матфее, и в названии его собственного труда («Объяснение логий Господних»). Однако контекст замечаний о Марке однозначно подсказывает нам, что в данном случае имеются в виду не «речения Господа»[532],«пророчества Господа»[533]или «пророчества о Господе», но, скорее, что–то вроде «кратких сообщений о том, что говорил и делал Господь»[534].Дело в том, что «логии Господни» здесь — явно параллель с более ранним выражением «то, что говорил и делал Господь». Сведения, не расположенные Петром по порядку — очевидно, те же, которые он вспоминал, а Марк записывал.
Вторая проблема более значима. Выражение, которое я выше перевел как «в формехрий» (pros tas chreias),обычно переводится как «сообразно необходимости». Слова Папия понимают так, что Петр «адаптировал свое учение»[535]или «применял свои поучения к нуждам [слушателей]»[536].Прочитанные таким образом, слова Папия удивительно соответствует научному подходу к изучению Евангелий, известному как критика форм[537].Они подтверждают, что евангельские предания передавались устно в контексте (Sitzeim Leben)жизни церкви и могли изменяться или даже создаваться вновь в соответствии с потребностями, вытекающими из различных контекстов. Сами критики форм, однако, слишкомубеждены в малоценности сообщения Папия о создании Евангелия от Марка, чтобы заметить такое блистательное подтверждение своих взглядов.
Однако в наше время перевод«pros tas chreias»как «сообразно необходимости» все чаще отвергается в пользу гипотезы, чтоchreiaу Папия — литературоведческий термин, описывающий форму, в которой Петр преподавал свое учение об Иисусе. Впервые эту точку зрения высказал Тейлор в 1946 году. Он отметил, чтохрия —риторическая форма, описанная в античных учебниках риторики, в том числе элементарных (школьных). Он цитирует определение Элия Теона: «Хрия — немногословный и увлекательный рассказ о каком–либо изречении или поступке, приписываемом конкретному лицу» (Элий Теон,Progymnasmata, 3. 2–3). Тейлор замечает также, «что определение в точности соответствует отдельным эпизодам, составляющим большинство книги Марка и, в сущности, характерным для первых трех Евангелий»[538].Интерпретацию Тейлора принял Роберт Грант[539].Затем, без ссылок на Тейлора, то же толкование фразы Папия принимает Кюрцингер[540],у которого оно становится частью аргументации, касающейся использования риторической терминологии во фрагментах Папия, сохраненных Евсевием. С тех пор эта гипотеза распространяется все шире[541].
Если учесть, что Папий широко использует риторические термины в других местах, такая интерпретация представляется весьма вероятной, особенно учитывая, что краткие эпизоды, на которые распадается Евангелие от Марка, действительно похожи на собраниехрий.Верно ли, что Марк слышал от Петра именно и толькохрии —отдельный вопрос, который мы обсудим позже; сейчас же стоит подчеркнуть, что под термин «хрия» подпадают материалы самого разного содержания. Основываясь на примерах Теона,хрииможно классифицировать так: краткие рассказы об изречениях; краткие рассказы о действиях; смешанный тип, в котором говорится и о словах, и о действиях[542].Лучше всего этот термин переводится словом «анекдот» в его старинном значении — короткий рассказ о каком–либо человеке, посвященный его высказыванию, или действию, или тому и другому вместе. Однако необходимо отметить, что Теон относит кхриями чистые изречения — то есть высказывания исторических лиц, сопровождаемые исключительно словами: «…сказал такой–то» и т.п.[543]Кроме того, точность определения[544]затуманена использованием других терминов —apophthegmaиapomn?moneuma,которые, вероятно, перекрывают значение термина «хрия», а сами являются синонимами[545].Так, например,apomn?moneuma,по всей видимости, рассматривается как текст более обширный, чемхрия,или же как общий термин, частным случаем которого являетсяхрия,отличающаяся краткостью[546].Хриякоротка — это ее основное свойство; тем не менее риторы обучали своих учеников и сокращать, и разворачивать хрии[547].Многие эпизоды Марка, пожалуй, слишком длинны для того, чтобы считать иххриями;однако этот термин, судя по всему, достаточно гибок, так что Папий мог в порядке очень широкого обобщения считать, что Евангелие от Марка состоит из хрии.
Можно ли верить тому, что Петр передавал речения и деяния Иисуса в форме хрий? Схриямижители античного мира сталкивались на любой стадии классического греческого образования начиная с начальной школы, когда с помощью хрий детей учили читать и писать[548].Поскольку Папий, очевидно, полагал, что для перевода с арамейского на приличный греческий Петру требовалась помощь Марка — едва ли он мог считать, что Петр получилначальное греческое образование. Однако необходимо помнить, что грамматические определения и классификации, как у Теона, не только предписывали, но и описывали. По сути, в первую очередь ониописывалибиографические анекдоты, рассказываемые разными людьми, образованными и не очень. В преимущественно устной культуре каждый был знаком с различными формами коротких рассказов или изречений, передаваемых из уст в уста, и мог понять и принять эти литературные формы без необходимости в какой–то специальной рефлексии. В сущности, вообще сложно рассказать краткий анекдот, который не подходил бы ни под одну из разновидностей хрии у Теона. Образование просто повышало уровень рефлексии над анекдотами, рассказываемыми повсеместно в быту, и учило людей эффективно использовать анекдоты для аргументации и убеждения оппонентов[549].
В школах риторов люди учились использовать анекдоты в аргументации, в целях убеждения. Теон предписывает ученикам восемь упражнений схриями:заучивание наизусть, различные грамматические упражнения, комментирование, подтверждение и опровержение — все с конечной целью использования хрий в речах, направленных на убеждение аудитории[550].Для того чтобы передавать речения и деяния Иисуса в форме кратких анекдотов, Петру, разумеется, не нужно было учиться риторике. Мы попросту не знаем, как Петриспользовалэти анекдоты в своей проповеди (если верно, что именно это подразумевает Папий). Критики форм полагают, что евангельские предания функционировали в гомилетическомконтексте, причем содержание их менялось в зависимости от потребностей аудитории; однако, судя по всему, что нам известно, Петр вполне мог просто воспроизводить имеющиеся предания. В Евангелии от Марка эти предания, безусловно, являются частью повествования, а не ораторского выступления. Разумеется, Евангелие ставит своей целью убедить — однако так, как убеждает рассказчик, а не оратор. Таким образом, на мой взгляд, было бы ошибкой применять упражнения схриями,принятые в риторических школах, к анализухрийв Евангелиях[551].Нет причин полагать, что многиехрииу Марка не могут восходить к устным преданиям о речениях и делах Иисуса, сохраненным и переданным Петром.
«Неупорядоченность» Евангелия от Марка
Согласно Папию, Петр рассказывал своихрииоб Иисусе по отдельности и в случайном порядке. Он не составлял из них упорядоченное целое(syntaxis).Следовательно, и Марк, переводя и записывая эти истории (по–видимому, в ходе нескольких рабочих встреч с Петром), сохранял их в точности, но без какого–либо упорядочивания(taxis).Будучи простым переводчиком, он ничего не добавлял к материалу — ни содержательно, ни композиционно. По мнению Папия, Марк поступил совершенно правильно: ценностьего работы именно в том, что он записал учение Петра точно так, как Петр преподавал его устно. Однако, очевидно, Папий считает также, что композиционная беспорядочность может рассматриваться как серьезный недостаток с историографической точки зрения. Сравним его слова о Марке с тем, что он пишет в Прологе о собственной книге:
Не поколеблюсь изложить для тебя в должном порядке(synkatataxai tais hermeneiais)все, что в прошлом старательно разузнал от старцев, что тщательно записал(emn?moneusa),за достоверность чего ручаюсь(Евсевий,Церковная история, 3.39.3)[552].
Как мы уже отмечали в главе 2, Папий демонстрирует следование классической историографической практике. Хорошее историческое сочинение должно было обладать двумя важнейшими чертами — верностью истине и литературной композицией: Папий претендует на то и другое. Вначале он собрал устные сообщения тех, кто разговаривал с очевидцами. Затем тщательно их записал. На следующей стадии работы — придал им правильную литературную форму. Сравнивая этот отрывок с замечаниями Папия о Марке, мы видим, что, по мнению Папия, Марк прекрасно выполнил первую часть работы — верно записал все, что рассказывал Петр. Однако больше он ничего не сделал — и в результате Евангелие осталось беспорядочным собраниемхрий.С точки зрения Папия, это не настоящее историческое сочинение, а, скорее, черновые заметки, какими пользуются историки в работе над книгой.
Taxisиsyntaxis—еще один пример часто употребляемых Папием риторических терминов. Какой «порядок» мог бы придать Марк своему труду, если бы работал как настоящий историк? Греческие и римские биографии достаточно часто представляют собой собранияхрий.Некоторые даже представляются столь же композиционно беспорядочными, каково, по мнению Папия, Евангелие от Марка. Так, Лукианов «Демонакс», «жизнь»(bios)философа–киника, имеет начало и конец, составляющие хронологическую рамку содержания книги. (Впрочем, даже Папий согласился бы, что такая минимальная хронологическая структура имеется и у Марка.) Но в остальном книга Лукиана, по всей видимости, представляет собой случайное собраниехрийи более обширных рассказов о Демонаксе[553].Эти рассказы просто располагаются бок о бок, без малейших попыток хотя бы имитировать какую–то связь между ними. Поскольку другие биографии, принадлежащие Лукиану (как биографии Перегрина и Александра из Абонотиха) написаны совершенно иначе и имеют связную и последовательную хронологическую структуру, принято считать, что в «Демонаксе» Лукиан сознательно выбрал литературный метод, соответствующий киническому содержанию книги[554].Стоит отметить еще одну черту этого труда, параллельную замечанию Папия о Марке. В конце своего сочинения Лукиан приносит обычные извинения за его краткость: «Это очень немногое из того, что я мог бы извлечь из памяти(apemn?moneusa)» (Демонакс, 67).Папий также отмечает, что Евангелие от Марка невелико. Оно состоит не просто из разрозненных, но и из очень немногих анекдотов: «Марк записал некоторые отдельные рассказы в точности так, как Петр извлекал их из памяти(enia grapsa h?s apemn?moneusen)»[555].Очевидно, здесь подразумевается противопоставление другим, более полным Евангелиям; однако Папий не ставит неполноту компиляции Марку в вину, поскольку тот «не упустил ничего, что слышал» от Петра. И снова то, что могло бы выглядеть недостатком, оправдывается тем фактом, что Марк всего лишь перевел и записал поучения Петра, существовавшие в формехрий. (Возможно, неполнота Евангелия от Марка в глазах Папия — не отдельный недостаток наряду с отсутствием литературной композиции, но лишь один из аспектов этого отсутствия[556].)
Сам Лукиан, по–видимому, не считал своего «Демонакса» историческим сочинением — не из–за несоответствия реальности, а из–за недостатка литературной композиции(taxis).В своих советах по написанию истории последней стадией работы историка он называет придание собранному материалу эстетически приятной формы(Как надо писать историю, 48, 51).Он решительно осуждает отсутствие композиционной целостности и стройности — например, собрание разрозненных анекдотов, какое представляют собой Евангелие от Марка и его собственный «Демонакс»:
История — это, по существу, просто долгий рассказ. Так пусть будет она украшена всеми добродетелями рассказа: пусть движется плавно, связно и последовательно, без провалов и скачков. Пусть кристальная ясность ее достигается, как я уже сказал, и выбором слов, и сопряжением тем. У хорошего историка все определено и закончено: покончив с одной темой, он вводит следующую, прилепляется к ней и как бы приковывает себя к ней цепью, дабы избежать разрывов и распада книги на несколько не связанных друг с другом повествований; нет, первая и вторая тема не должны просто соседствовать в книге — они должны пересекаться и иметь друг с другом нечто общее(Как надо писать историю, 55)[557].
Очевидно, Лукиан говорит здесь о тематическом, а не о хронологическом порядке. Другие полагали, что историю лучше всего составлять в строгом соответствии с хронологией событий, как пишет Дионисий Галикарнасский в своей критической заметке о Фукидиде: «История должна представлять собой непрерывную последовательность событий» (DeVeterum Censura, 9).
От биографии(bioi)читатели не обязательно ждали того же, что и от историографии. Это были разные жанры, однако некоторые биографы более приближались к историографической практике, чем другие[558].Различаются эти два жанра, в числе прочего, и по тому, какой принцип подачи материала в них главенствует — хронологический, тематический, или же соблюдается равновесие между обоими[559].Как правило, в биографии имеются хотя бы минимальные хронологические рамки: вначале — рождение и первые годы жизни, в конце — смерть[560]. (Берридж высказывает мнение, что «Воспоминания»(apomn?moneumata)Ксенофонта — не настоящийbios,поскольку, хотя анекдоты о Сократе у Ксенофонта тщательно собраны по темам, какая–либо хронологическая канва отсутствует[561].)Кроме того, биографии различаются по тому, представляют ли они собой просто набор анекдотов или же сплетают свой материал в единое «бесшовное» повествование: «Чемискуснее писатель, тем обычно менее заметны швы между отдельными историями и единицами традиции, составляющими книгу»[562].
Как верно отмечали некоторые исследователи,taxisиsyntaxisв замечаниях Папия о Марке относятся не к хронологической последовательности как таковой, а к упорядочению материала в рамках создания литературной композиции[563].Противоположен им не иной, нехронологический порядок, а отсутствие порядка как такового. Однако это не исключает той возможности, что Папий (или же Старец Иоанн) наилучшимтаксисомдля Евангелия считалтаксисхронологический. Папий, по–видимому, озабочен следованием историографическим стандартам, именно им старается придерживаться сам в своей работе о речениях и деяниях Иисуса — и, вполне возможно, ожидает и отbiosИисусасоответствия историографическим канонам. Возможно также, он согласен с Дионисием Галикарнасским в том, что наилучший способ расположения исторического материала — хронологический. Хронологический порядок предпочитал и знаменитый современник Папия Плутарх в своей обширной серии «Параллельных жизнеописаний», и римский историк Тацит, написавший в 98 году н. э. биографию Агриколы.
То, что, говоря о недостаткеtaxisв Евангелии от Марка, Папий имел в виду хронологический порядок, ясно из того, как он объясняет эту неупорядоченность: «Ибо он не слышал Господа и не сопровождал Его — но [слышал и сопровождал] Петра». Поскольку сам Марк не был очевидцем истории Иисуса, он не может придать своему материалу должного порядка, который не придал ему Петр. Трудно объяснить, почему он, даже не будучи очевидцем, не смог бы сгруппировать рассказы об Иисусе по темам[564].Тот «порядок», который Марк мог бы придатьхриямПетра, будь он очевидцем — предположительно, порядок хронологический[565].
Подытожим: Папий не находит в Евангелии от Марка эстетического оформления(taxis, syntaxis)отдельныххрий,записанных Марком, а также каких–либо попыток слить их в единое повествование (что, возможно, подразумевает терминsyntaxis).Будь евангелист очевидцем событий, Папий ожидал бы от него рассказа в хронологической последовательности. Однако Евангелие от Марка ценно в глазах Папия тем, что представляет собой буквальную запись свидетельства Петра, и Марка не следует критиковать за то, что он ограничился максимально точным и полным переводом и записью Петрова учения. Он правильно поступил, не пытаясь упорядочить материал, поскольку, не будучи очевидцем, не сумел бы справиться с этой задачей.
Насколько верно понимает и оценивает Папий Евангелие от Марка — мы обсудим позже, а вначале посмотрим, как оценивает он в сравнении с Марком другие Евангелия.
Марк, Матфей и Иоанн
Вслед за вставкой самого Евсевия следует новая цитата из Папия — на этот раз гораздо короче предыдущей, касающаяся Евангелия от Матфея:
Итак, Матфей изложиллогиив определенном порядке(synetaxato)на еврейском языке(hebraidi dialect?),но каждый(hecastos)переводил(h?rm?neusen)их, как мог(Евсевий,Церковная история, 3.39.16).
Мы не знаем, следовало ли это сообщение в тексте Папия непосредственно за сообщением о Евангелии от Марка, или же между ними был еще какой–то материал, опущенный Евсевием. Последнее кажется более вероятным — «итак»(oun)в начале сообщения о Матфее заставляет предположить, что этим словам предшествовало что–то еще, если только не считать, вместе с Робертом Гандри, что, согласно Папию, Матфей упорядочил собраниелогин,созданное Марком[566].В таком случае в этом древнейшем свидетельстве о создании Евангелий находится доказательство первичности Марка в сравнении с Матфеем. Однако кажется более вероятным, что Евсевий что–то пропустил — возможно, сообщение о том, что Матфей, в отличие от Марка, был ближайшим учеником Иисуса. Эта информация могла показаться Евсевию очевидной и потому излишней. Или же, быть может, Евсевий опустил нечто такое, с чем был не согласен. У него были свои представления о происхождении Евангелий и различиях между ними (см.Церковная история, 3.24.5–16), и он вполне мог оставить «за бортом» те суждения Папия, которые не совпадали с его собственными.
Кюрцингер предложил новую интерпретацию этой фразы Папия. По его мнению,hebraidi dialect?означает не «на еврейском языке», а (если пониматьdialectosкак технический риторический термин), «семитским стилем»; «каждый»(hecastos)он понимает в смысле «и Марк, и Матфей», ahermeneu? —в соответствии со своим толкованием словаhermeneut?sв применении к Марку — как «сообщать» или «передавать»[567].В результате он переводит эту фразу так: «Итак, Матфей изложиллогиив литературной форме, в еврейском стиле. Каждый из них [то есть и Марк, и Матфей] передаллогиитак, как мог, сообразно своему положению»[568].Согласно этому переводу, Папий пишет не о еврейском или арамейском сочинении Матфея, впоследствии переведенном на греческий, а о греческом Евангелии от Матфея, составленном по–гречески, однако в стиле, характерном для иудейской литературы. Вторая половина фразы не имеет отношения ни к переводу, ни к истолкованию еврейского сочинения Матфея, а подытоживает все рассуждение о Марке и Матфее, говоря, что каждый из них передаллогиитак, как мог: Марк — в форме учения Петра без какой–либо литературной обработки, Матфей — в виде литературного произведения, написанного в семитском стиле.
Однако этот перевод — пожалуй, наименее убедительный из всех новых интерпретаций Кюрцингера[569].Присутствие в одном предложении словhebraidi dialect?иherm?neusenпрактически однозначно говорит о том, что Папий имел в виду не стиль и не передачу, а именно перевод с одного языка на другой.
В каждом случае работа над книгой состоит из двух стадий: первая выполняется очевидцем, вторая — одним или многими не–очевидцами. В случае с Евангелием от Марка Петр говорил по–арамейски, а Марк переводил его слова и записывал их по–гречески. В случае с Евангелием от Матфея сам Матфей писал по–арамейски или по–еврейски(hebraidi dialect?может означать и то, и другое), а другие переводили его текст на греческий. Евангелие от Марка «беспорядочно», поскольку Петр излагал своиxpuuвне какого–либо порядка, а сам Марк, не будучи очевидцем, не решился «приводить их в порядок» — и правильно сделал. Матфей, напротив, был очевидцем и потому смог упорядочитьлогиив своем собственном Евангелии, однако этот порядок был нарушен теми, кто переводил его книгу на греческий. Таким образом, в каждом Евангелии Папия интересуют два аспекта — его происхождение от очевидцев и вопрос «порядка». В обоих случаях он старается объяснить, почему Евангелию, исходящему от очевидцев, «порядка» недостает.
Очевидно, Папий полагал, что работа Матфея не раз переводилась на греческий. Возможно, он что–то знал о греческих Евангелиях, приписываемых Матфею и связанных с нашим каноническим Евангелием от Матфея (Евангелие назореев и Евангелие евионитов[570]),имевших хождение среди иудео–христиан в Палестине и в Сирии. Он знал, что они заметно отличаются от Евангелия от Матфея, использовавшегося в его родной Иерапольской церкви и соседних церквах. На эти–то разнообразные греческие «евангелия от Матфея», а также на то, которым пользовался сам, Папий и ссылается, желая показать, чтони одно из них не сохранило в точности «порядок» или «строй»(syntaxis)изначального, еврейского или арамейского Евангелия от Матфея. Вполне вероятно, что за пределами цитаты, приведенной Евсевием, Папий продолжает это рассуждение и более подробно объясняет, как именно изначальный «порядок», приданный этой работе Матфеем, пострадал при переводе. В отличие от Марка, скрупулезно записавшего именно то, что говорил Петр, не более и не менее, переводчики Матфея внесли в текст апостола серьезные изменения. (Возможно, Евсевий не одобрял эту точку зрения и именно поэтому оборвал цитату.)
Такая точка зрения, разумеется, предполагает, что «перевод», о котором идет речь — это не просто перевод на другой язык. Мысль Папия, что переводчики Матфея сильно изменили текст, не содержит в себе ничего невероятного. «Гибкая концепция перевода» была в античном мире общепринятой[571].Переводчики часто чувствовали себя вправе улучшать перевод, по–иному располагая материал или дополняя его материалом из других источников. Мы уже отмечали притязание Иосифа Флавия на то, что его «Иудейские древности» — не более и не менее, чем перевод еврейских Писаний(Иудейские древности, 1.5,17; 4.196; 10.218)[572].На самом деле, разумеется, Флавий полностью переписал библейские повествования, внес композиционные изменения, кое–что опустил, а кое–где сделал важные дополнения[573].Папий вполне мог предположить, что и переводчики Матфея поступали так же и, следовательно, нарушили тот «порядок», который придал своей работе сам Матфей. Однако такое понимание слов Папия необходимо отличать от часто предпринимаемых попыток идентифицироватьлогии,записанные Матфеем по–еврейски или по–арамейски, с гипотетическим евангельским источником Q[574].Поскольку Q почти полностью состоит из речений Иисуса, такое предположение обычно подразумевает, что подлогиямиГосподними Папий подразумевает именно речения Иисуса. Однако мы уже показали, что в этом рассуждении подлогиямипонимаются краткие сообщения о том, что говорил и делал Иисус[575].Из известного ему греческого Евангелия от Матфея (по всей видимости, нашего канонического Матфея) Папий видел, что «кирпичи», из которых сложено это Евангелие, по большей части представляют собой такие же короткие единицы(хрии),из которых состоит Евангелие от Марка — и едва ли полагал, что само это свойство следует приписать редакторам–переводчикам. Редакторов–переводчиков он винил только в искажении композиции, в которой изначально расположил эти эпизоды Марк.
Некоторые ученые полагают, что Папий сравнивает Евангелие от Марка с Евангелием от Матфея не в пользу первого[576].Безусловно, Папий мог считать, что Евангелие от Матфея в известной ему греческой версии обладает большими литературными достоинствами, чем Евангелие от Марка: начинается оно с рассказа о рождении Иисуса, чего мы вправе ожидать от биографии, а большая часть учения Иисуса изложена в нем в виде нескольких пространных рассуждений. Однако если, как мы полагаем, отмечая «недостаток порядка» у Марка, Папий имеет в виду, прежде всего, порядок хронологический, то Матфей немногим отличается от него в этом отношении: его повествование в основном придерживается той же последовательности кратких эпизодов. Если мы серьезно отнесемся к предположению, что изначальная композиция Евангелия от Матфея была испорчена переводчиками, то вполне логично будет предположить, что Папий сравнивает неупорядоченность, свойственную и Марку, и Матфею, с упорядоченностью другого Евангелия — от Иоанна[577].
В том, что Папий знал Евангелие от Иоанна, сомневаться не приходится[578].В главе 2 мы уже отмечали, что список из семи учеников, приводимый Папием (Евсевий,Церковная история, 3.39.4)— несомненно, «иоанновский»: шестеро из них появляются в нем в том же порядке, как и в Евангелии от Иоанна (Ин 1:40–44; 21:2; Андрей, Петр, Филипп, Фома, Иаков, Иоанн)[579].Из Иоаннова списка опущен только Нафанаил — несомненно, потому, что Папий хотел сохранить символическое число семь и при этом вставить в список Матфея, не упомянутого у Иоанна, однако важного как автор Евангелия. Кроме того, можно отметить, что Ириней(Против ересей, 5.36.1–2) приписывает «старцам» пассаж, включающий цитату из Ин 14:2 и, возможно, заимствованный у Папия[580]. (Существует также армянская ссылка на Папия, по–видимому, связанная с его замечанием на Ин 19:39[581],хотя достоверность этого свидетельства не вполне надежна.) Евсевий, без сомнения, имел свои причины не цитировать то, что писал Папий о Евангелии от Иоанна — особенно если, как я полагаю, Папий приписывал это Евангелие не Иоанну Зеведееву, а другому ученику Иисуса, которого он называет Старцем Иоанном[582].Однако у Евсевия были и свои представления относительно хронологической последовательности в Евангелиях — он полагал, что в этом отношении между ними нет противоречий (Евсевий,Церковная история, 3.24.5–16)[583].Он цитирует Папия, чтобы установить апостольское происхождение Евангелий; взгляды Папия на отсутствие в них «порядка» для него не имеют значения. Однако самого Папия, по–видимому, интересовало не столько происхождение Евангелий от апостолов, сколько объяснение того, почему Евангелия, по общему убеждению, восходящие к апостолам, столь различаются по своей «упорядоченности».
Почему Папий считал, что и Евангелию от Марка, и Евангелию от Матфея не свойствен «порядок», которого мы вправе ожидать, если речь идет о воспоминаниях очевидцев? Вероятно, потому, что ему было известно еще одно Евангелие, также восходящее к очевидцу, хронологическая последовательность событий в котором явно отличалась от хронологии Марка и Матфея и «порядок» которого казался ему более верным. Из позднейших святоотеческих рассуждений о различиях между Евангелиями мы узнаем, что различия между синоптиками не были для древних читателей особенно существенными, в отличие от очевидных хронологических расхождений между синоптиками и Иоанном, особенно в начале этих Евангелий (Ориген,Комментарии к Иоанну, 10.2,6,14–15; Епифаний,Панарион, 51.4.5–10, 17.11–18.1, 18.6, 21.15–16, 22.1–2, 28.6, 30.14[584];ср.Канон Муратори,стихи 16–26; Тертуллиан,Против Маркиона, 4.2.2).Создание «Диатессарона», в котором Татиан искусно сплел повествования четырех канонических Евангелий в одно, тоже, без сомнений, было вызвано, скорее, хронологическими разногласиями между Евангелиями, чем различиями в параллельных эпизодах. Татиан не всегда предпочитает хронологический порядок Иоанна, однако склонен принимать авторитет Иоанна в отношении точности указаний на время действия[585].
Папий, разумеется, заявлял, что свое собраниелогийГосподних, почерпнутое из устных источников, представил в строгом и правильном порядке(synkatataxai,Евсевий,Церковная история, 3.39.3)[586].Однако, поскольку в своем замечании о Марке он выразил убеждение, что лишь очевидец способен придать биографическим материалам правильный порядок, то, по всей видимости, порядок его собственного труда был заимствован им у кого–то из очевидцев. К сожалению, мы не знаем, расположил ли Папий евангельские предания в тематическом порядке или согласно хронологической структуре, известной ему из Евангелия от Иоанна: однако, скорее всего, он последовал одному из этих двух методов упорядочения материала.
Евангелие от Иоанна предлагает намного более разработанную и более точную хронологическую структуру, чем любое из синоптических Евангелий; читая его, не приходится сомневаться в том, в какой из четко датированных периодов служения Иисуса произошло то или иное событие. К тому же оно практически лишено характерной для синоптиков формы «собрания анекдотов». Сюжетные эпизоды и речи у Иоанна, как правило, довольно обширны и зачастую тесно связаны между собой. Несомненно, Евангелие от Иоанна должно было казаться Папию куда лучшим образцом исторического сочинения, чем Евангелия от Марка и от Матфея. В нем не только имеется хронологичеекая последовательность — оно близко к идеалу единого «бесшовного» повествования, характерного для лучших исторических трудов (Лукиан,Как надо писать историю, 55).
Подытожим сказанное: мы видим, что Папий противопоставляет недостаток упорядоченности в Евангелиях от Марка и от Матфея тому порядку, который можно найти в Евангелии от Иоанна[587].То, что все три Евангелия исходят от очевидцев, он принимает как само собой разумеющееся; однако, в то время как Евангелие от Иоанна действительно написано очевидцем, Евангелия от Марка и от Матфея (в известных Папию формах) отстоят на одну ступень передачи от непосредственного сообщения очевидца. В случае с Евангелием от Марка устное свидетельство Петра было переведено и записано Марком, чем и объясняется недостаток в нем «порядка», то есть литературной обработки — под коей Папий, учитывая обычную историографическую практику, имеет в виду связную хронологическую последовательность и датировку событий. Самого Марка, по его мнению, следует не критиковать, а, скорее, хвалить за то, что он сознательно ограничил себя записью показаний Петра, не более и не менее, и не стал приводить этот материал в порядок, который, не будучи сам очевидцем, не сумел бы правильно соблюсти. Таким образом, Евангелие от Марка в глазах Папия представляет собой незавершенный исторический труд: Марк выполнил первую часть задачи историка — записал свидетельство очевидца, однако не мог закончить работу — правильно скомпоновать материал[588].С учетом этого ограничения, Папий высоко ценит Евангелие от Марка за точную записьхрий,переданных Петром. Евангелие от Матфея в известной Папию греческой форме он тоже противопоставляет Евангелию от Иоанна, также указывая на недостаток в нем порядка, но по иной причине. В изначальном еврейском или арамейском сочинении, написанном самим очевидцем Матфеем, порядок был, поскольку Матфей способен был его соблюсти; однако, по мнению Папия, затем этот порядок был нарушен переводчиками, которые при переводе Евангелия на греческий позволяли себе менять его композицию. Такие оценки Евангелий от Марка и от Матфея прекрасно укладываются в предположение, что превыше всего Папий ценил Евангелие от Иоанна, написанное очевидцем и предлагающее точную хронологическую последовательность событий. Именно в сравнении с Евангелием от Иоанна Евангелия от Марка и от Матфея кажутся Папию неупорядоченными; однако,не желая отвергать эти Евангелия, он находит объяснение тому, почему они лишены порядка, но тем не менее ценны своей близостью к свидетельствам очевидцев.
Защищал ли Папий Марка и Матфея от критиков, принижавших их Евангелия из–за отсутствия в них литературной композиции, или, напротив, отстаивал Евангелие от Иоаннаот тех, кто придавал ему меньшую ценность в сравнении с Марком и Матфеем? Возможно и то, и другое; однако, чтобы понять, о чем говорит Папий, нам нет нужды ставить его слова в полемический контекст. По–видимому, он просто объясняет замеченные им различия в Евангелиях. Быть может, Папий полагал, что эти разногласия могут создать проблему для серьезного читателя (как и случилось, согласно имеющимся данным, в конце II века), и хотел заранее разрешить любые недоумения. Гипотеза, что он отвечал на конкретные критические замечания, возможна, но не необходима.
А как быть с тем, что Папий излагает мнения Старца: точно — в случае с Марком, и возможно — в случае с Матфеем? Мы уже отмечали, что он, скорее всего, не цитирует Старца дословно, а предлагает читателям некую выжимку из его высказываний. Легко предположить, что часть рассуждений Папия, а именно риторическая терминология, принадлежит не Старцу, а ему самому. Однако вполне вероятно, что основные положения восходят именно к Старцу, который, если мы отождествляем его со Старцем Иоанном, непосредственным учеником Иисуса, едва ли мог чему–либо учить намного позже 90 года н. э. Весьма вероятно, что, так сказать, «первая публикация» Евангелия от Иоанна потребовала пояснений об очевидных различиях между ним и Евангелиями от Марка и от Матфея, которые уже получили известность как основанные на свидетельствах очевидцев — Матфея и Петра. Старец, не желая отвергать эти притязания, тем не менее отдал первенство Евангелию от Иоанна, указав, что оно содержит хронологическую последовательность событий, восходящую прямо к очевидцу. Если, как я полагаю[589],автор Евангелия от Иоанна — Старец Иоанн, значит, именно так он объяснял разницу между своим Евангелием и остальными. В главе 15 мы рассмотрим, каким образом само Евангелие от Иоанна утверждает претензию его автора на свидетельство очевидца, дополняющее и в некоторых отношениях превосходящее свидетельство намного более известного очевидца — Петра, содержащееся в Евангелии от Марка.
Действительно ли в Евангелии от Марка «нет порядка»?
Только теперь, поняв, что именно говорит Папий о Евангелии от Марка, мы можем рассмотреть вопрос, насколько соответствуют его слова тому, что наблюдаем мы сами. Верно ли то, что Евангелие от Марка состоит исключительно изхрий,расположенных в случайном порядке?
Разумеется, верно, что это Евангелие состоит по большей части из отдельных эпизодов, часто соединенных между собой только союзом «и»(kai).Однако столь же очевидно, что их взаимное расположение не случайно. Среди них есть, например, тематические собрания (рассказы о спорах в 2:1–3:6 и 11:27–12:40; притчи в главе 4). Существуют общие хронологические рамки: повествование начинается переходом от служения Иоанна Крестителя к служению Иисуса (1:4–15) и заканчивается смертью и погребением Иисуса и пустой гробницей. Есть элементы построения сюжета — одна тема ведет к другой: рассказы о спорах в 2:1–3:6 готовят почву для решения фарисеев уничтожить Иисуса (3:6), а вопрос Иакова и Иоанна (10:35–40) приводит к конфликту и поучению Иисуса о лидерстве как служении (10;41–45). В повествовании о Страстях многие эпизоды невозможно изъять из хронологического или причинно–следственного строя рассказа. Имеются отсылки как к будущему, так и к прошлому — например, предчувствие Иисусомсвоей смерти уже в 2:20 или три предсказания о Страстях. Для структурирования повествования и связи эпизодов Марк часто использует время и место (например, время: 1:32,35; 2:1; 4:35; 6:47; 9:2; 11:12, 20; 14:1, 12, 17; 15:1, 25, 33, 42; 16:1; место: 1:14, 16, 21, 39; 2:1, 13; 3:7; 4:1; 5:1; 6:1, 32, 45, 53; 7:24, 31; 8:10, 22, 27; 9:30, 33; 10:1, 32, 46; 11:1, 12, 15, 27; 13:1; 14:3, 32; 15:22; 16:7). Применяетсяinclusio— например, два перекликающихся исцеления слепых в 8:22–26 и 10:46–52, обрамляющие раздел, в котором почти не происходит чудес, но развивается тема страдания. Это известная Маркова техника «сэндвича», когда один эпизод «вклинивается» между двумя частями другого (например, 5:21–43; 11:12–25), форма хиазма или концентрической композиции.Я перечислил лишь самые очевидные черты из многих, приведших большинство современных исследователей к заключению, что книга Марка имеет сложную и тщательно продуманную композицию, так что целое (повествование в целом) здесь оказывается намного больше суммы его частей (отдельных эпизодов)[590].
Убеждение Папия, что Марк всего лишь скрупулезно записал рассказанные Петромхриии не сделал ничего более, ошибочно[591].Однако необходимо помнить, что Папий смотрит на Евангелие от Марка с точки зрения собственных идеалов историографической композиции. Здесь важны два аспекта такой точки зрения. Прежде всего, нужно попытаться поместить Евангелие от Марка в литературный спектр греческих и римских биографий. Большинство подобных сочинений зависят от определенных источников, устных или письменных, и единиц традиции, подобных отдельным эпизодам у Марка. Однако они значительно различаются между собой по литературному мастерству, с которым из этих источников сплетается целостное повествование. Кристофер Брайан, отметив это, затем переходит к тому месту, которое занимает в этом спектре Евангелие от Марка:
Как правило, чем искуснее автор, тем менее заметны «швы» между различными источниками и единицами традиции, составляющими его книгу. Так, повествования Тацита и Плутарха обычно представляют собой изящное и последовательное целое. В «Жизни Секунда»[592],напротив, четыре части [то есть четыре отдельных литературных произведения — роман, рассказ о страстях, диатриба и диалог] просто стоят бок о бок, границы между ними ясно видны. Впрочем, даже такой искусный писатель, как Лукиан, мог строить композицию своего произведения очень просто: «Демонакс» — в сущности, собрание анекдотов, нанизанных на нить повествования в рамках биографии.
Марка в вопросе о методе использования источников я бы расположил где–то посредине между Плутархом и Тацитом, с одной стороны, и «Демонаксом» и «Секундом», с другой… Марк не сплавляет свои материалы в единое целое, хотя бы отдаленно напоминающее изящество Тацита и Плутарха, однако, несомненно, предпринимает в этом направлении больше усилий, чем автор «Секунда»[593]
Здесь необходимо вспомнить, что Папий, по всей видимости, ожидает от жизнеописания Иисуса Христа соответствия высочайшим стандартам современной ему историографии. Следовательно, в литературном отношении он ориентировался, скорее, на часть спектра, представленную «Параллельными жизнеописаниями» Плутарха, чем на ту, к которой относятся столь разные, но равно неструктурированные «Жизнь Секунда» и Лукианов «Демонакс». Читая Евангелие от Марка, он больше поражался его сходством с последними, почти неструктурированными собраниями анекдотов, чем отмечал структурные элементы, характеризующие это Евангелие. Хотя Брайан и пишет, имея в виду весь спектр биографий, что «повествование Марка не требует ни извинений, ни объяснений»[594]— для Папия оно, безусловно, требовало и извинений, и объяснений, каковые он и предоставляет, сообщая, что Марк просто записал отдельные рассказы Петра. Он сравнивает это Евангелие с высочайшими образцами литературной историографии — и в этом контексте оно, конечно, проигрывает Евангелию от Иоанна, которое, хотя ему и недостает стилистического мастерства Плутарха, намного точнее хронологически и представляет собой намного более очевидное композиционное единство, чем Евангелие от Марка[595].
Во–вторых, однако, необходимо отметить, что способы структурирования повествования у Марка характерны в первую очередь для устного творчества. Этот вопрос блестяще осветила в своей серии статей Джоанна Дьюи[596].Приведем ее аргументацию, связанную с интерпретацией слов Папия, которая у Дьюи точно совпадает с нашей:
Евангелие от Марка отлично смотрится как устное произведение. Объем его вполне подходит для устного выступления. Его можно выучить, просто один раз выслушав. Как яи другие показывали в других местах, композиция его состоит из приемов устной словесности. Говоря вкратце, эта история состоит из происшествий, которые легко встают перед глазами и так же легко ложатся на память. Она состоит из коротких эпизодов, соединенных друг с другом паратактически [то есть одним только союзом «и», благодаря чему эпизоды располагаются бок о бок, не подчиняясь друг другу]. Повествование аддитивно и аггрегативно [короткие повествования не образуют линейного сюжета, а просто «накапливаются», следуя друг за другом]. Учение не собрано в пространные рассуждения, объединенные общими темами, а рассеяно по коротким рассказам: именно так сохраняются поучения в устных культурах. Думаю, именно этот недостаток литературного хронологического и тематического строя имел в виду Папий, когда говорил об «отсутствии порядка» у Марка…Он использует устные композиционные процедуры, а не правильные риторические формы.
Как сюжет, так и стиль типичен для устного произведения. Нет линейного сюжета: заговор с целью убить Иисуса впервые возникает в Мк 3:6, но затем исчезает из поля зрения до главы 11, а настоящую роль в повествовании начинает играть только в главе 14. Структура произведения представляет собой не линейный сюжет, а набор повторов, серий из трех параллельных эпизодов, концентрических и хиастических структур. Такие структуры характерны для устной литературы: они помогают исполнителю, слушателям иновым исполнителям запоминать материал и передавать его дальше. Из того, что нам известно об устной литературе, можно заключить, что Евангелие вполне могло быть создано и передаваться в устной форме[597].
Как отмечает сама Дьюи, ничто из этого не дает нам возможности заключить, было ли Евангелие от Марка изначально создано в устной форме, или же было записано с использованием устных техник искусного рассказчика. Она считает более вероятным, что Евангелие было «отделано на письме»; об этом, по ее мнению, свидетельствуют композиционные элементы, отстоящие в тексте довольно далеко друг от друга[598].Однако Евангелие могло зависеть от уже существующего устного повествования (принадлежащего самому Марку или же кому–то другому), так что письменное Евангелие стало своего рода письменным «исполнением» устного произведения. Возможен и другой вариант: Марк создал письменное повествование, используя при этом устные техники,поскольку предназначал свой труд для устного исполнения. В любом случае, кажется очевидным, что это Евангелие было создано для устного исполнения, и что использованные в нем устные композиционные техники должны способствовать устному произнесению и восприятию на слух[599].
Для нашей цели, то есть для объяснения того, почему Папий не нашел в Евангелии от Марка «порядка», важно отметить, что Папий, человек ученый и книжный, скорее всего, не воспринимал устные методы структурирования повествования как настоящий «порядок». Он с легкостью мог просто проглядеть свидетельства того, что Марк не ограничил себя записью отдельныххрийтак, как излагал их Петр. Папий не интересовался теми методами, которые использовал Марк для организации своего произведения, и не замечал их.
Таким образом, понятно, что Папию было легко преувеличить «неупорядоченность» Евангелия от Марка. Однако это преувеличение также служило его цели. Папий стремился объяснить различия между Евангелиями от Иоанна и от Марка, отдав предпочтение Иоанну, ноне очерняяМарка. Если бы он признал за Евангелием от Марка структурированность, ее пришлось бы либо приписать Петру, таким образом признав серьезные разногласия между двумяочевидцами (Петром и Иоанном), либо обвинить Марка в том, что тот внес в свою книгу порядок, в котором, не будучи очевидцем, сделал много ошибок. Решение проблемы разночтений между Иоанном и Марком пришло к Папию легко, поскольку совпадало с его собственными взглядами на задачу историка, насколько мы можем их понять из выдержки,приведенной Евсевием. С одной стороны, лучшими источниками для историка Папий считал источники устные и не слишком удаленные от очевидцев; с другой — собирание этих устных сообщений полагал лишь первой задачей историка. Марк поступил правильно, ограничив себя этой задачей — он не имел ресурсов для выхода за ее пределы. Евангелие от Марка имеет огромную ценность, поскольку точно сохранило для нас свидетельство Петра — однако порядка ему недостает. За порядком, считал Папий, нужно обращаться к Евангелию от Иоанна, которое соответствовало его критериям завершенного исторического труда. Иоанн, будучи очевидцем, смог расположить материал в правильном хронологическом порядке — и сделал это в лучших традициях историографической практики, превратив свой материал в литературное целое, украсив его не только хронологической и географической точностью, но и единым, правильно развивающимся сюжетом с кульминацией и развязкой.
Если даже Папий не просто вложил эти слова в уста Старца Иоанна, но постарался дать читателю представление о том, что действительно говорил Старец, то литературно–критический аспект его замечаний вполне можно приписать самому Папию. Старец, возможно, говорил: различие в порядке изложения событий между Евангелиями от Марка и от Иоанна объясняется тем, что первое написано в правильном хронологическом порядке, в то время как Марк, опиравшийся только на проповедь Петра, соблюсти такой порядок не мог. Пока что все сходится. Но как быть с умелым использованием Марком композиционных приемов устной словесности? Трудно сказать, какую композиционную работу проделал Марк над этим повествованием, прежде чем его записать. По крайней мере, часть его — рассказ о Страстях — как принято считать, попала к Марку уже в структурированном виде; в одной из предыдущих глав мы показали, что это вполне возможно. Композицию Маркова рассказа о Страстях смело можно атрибутировать Петру, поскольку, как мы предположили ранее, этот рассказ представляет собой не что иное, как Петрову личную версию официального свидетельства очевидцев, сформулированного двенадцатью апостолами. Сыграл ли Петр какую–то роль в композиционном оформлении остальных частей Евангелия — мы, быть может, никогда не узнаем. Однако эта неопределенность не мешает нам принять основное сообщение Старца — о том, что устное свидетельство Петра является непосредственным источником Евангелия от Марка.
|